Наталья Михайлова - Барков

В 12 верстах от Петербурга нашли огромный Гром-камень. Его так называли, потому что некогда его разбила молния, оставив глубокую расщелину. По легенде Петр I поднимался на этот камень, обозревая окрестности. В 1770 году с невероятной изобретательностью и трудами камень был доставлен на Сенатскую площадь. Но Баркова-то ведь уже на свете не было. Ему не суждено было увидеть созданную Фальконе модель, которую выставили на всеобщее обозрение и которая вызвала и восторг, и негодование, то есть принесла ее автору «славы дань, кривые толки, шум и брань». В 1770 году В. Г. Рубан сочинил две стихотворные надписи, которые тогда же, в 1770 году, были изданы под названием «Надписи к камню, предназначенному для подножия статуи императора Петра Великого», а потом добавил к ним еще одну. Особенной популярностью пользовалась первая надпись:

Но и стихи Рубана вызвали не только многочисленные хвалебные отзывы, но и критику. Н. И. Хемницер сочинил несколько эпиграмм, высмеивая «стихи на камень». И этого Барков знать уже не мог. В 1782 году памятник был торжественно открыт при большом стечении народа. Нет, не мог Барков увидеть бронзового Петра на коне, не мог воскликнуть:

И все-таки… Кто же придумал надпись на постаменте — «ПЕТРУ ПЕРВОМУ ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ ЛЕТА 1782» и еще на латинском языке — «PETRO primo CATHARINA secunda MDCCLXXXII»?

Дени Дидро, который живо интересовался работой над памятником, предложил Фальконе поместить на постаменте текст на латыни: «Петру Первому посвятила памятник Екатерина Вторая» и еще — «Воскресшая доблесть привела с колоссальным усилием эту громадную скалу и бросила ее под ноги героя» [148] Цит. по: Каганович А. «Медный всадник». История создания монумента. Л., 1975. С. 160. .

Фальконе в письме Екатерине II от 14 августа 1770 года сообщал:

«На подножии статуи я поместил эту краткую надпись: Петру Первому воздвигла Екатерина Вторая» [149] Там же. .

Императрица гениально отредактировала надпись: «Петру Первому Екатерина Вторая». В ней выразилась важная для нее идея политической преемственности. Не случайно памятник был открыт 7 августа 1782 года, в день столетия со дня вступления на престол Петра I и в двадцатилетие царствования Екатерины II.

Так при чем же здесь Барков? Предположим невероятное: Екатерина II, давно задумавшая увековечить своего великого предшественника, установить ему памятник в столице Российской империи, в созданном им городе, каким-то образом смогла узнать о тексте для памятника, сочиненном (разумеется, до 1768 года, что тем более невероятно!) академическим переводчиком Барковым, который был не только поэтом, но в совершенстве знал латинский язык. Во всяком случае, народное предание, приписав именно Баркову знаменитый текст, признало таким образом его талант и поставило его имя рядом с именем императрицы.

В черновике «Замечаний о бунте» Пушкин записал анекдот, который показался ему весьма любопытным:

«Четыре брата Орловы <���…> были до 1762 году бедные гвардейские офицеры, известные буйною и беспутною жизнью (вариант: известные красотою и силою. Они вели самую беспутную жизнь, пьянствовали в трактирах, на кулачных боях). Народ их знал за силачей — и никто в Петербурге с ними не осмеливался спорить, кроме Шванвича, такого же повесы и силача, как и они. Порознь он бы мог сладить с каждым из них — но вдвоем Орловы брали над ним верх. После многих драк они между собою положили, во избежание напрасных побоев, следующее правило: один Орлов уступает Шванвичу, и где бы его ни встретил, повинуется ему беспрекословно. — Двое же Орловых, встретя Шванвича, берут перед ним перед, и Шванвич им повинуется. — Такое перемирие не могло долго существовать. — Шванвич встретился однажды с Федором Орловым в трактире, и пользуясь своим правом, овладел бильярдом, вином и, с позволения сказать, девками. — Он торжествовал, как вдруг, откуда ни возьмись, является тут же Алексей Орлов, и оба брата по силе договора отымают у Шванвича вино, бильярд и девок. Шванвич уже хмельной хотел воспротивиться. — Тогда Орловы вытолкали его из дверей. Шванвич в бешенстве стал дожидаться их выхода, притаясь за воротами. — Через несколько минут вышел Алексей Орлов, Шванвич обнажил палаш, разрубил ему щеку и ушел; удар пьяной руки не был смертелен. Однако ж Орлов упал. Шванвич долго скрывался, — боясь встретиться с Орловыми» [150] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 9. М.; Л., 1938. С. 479–480. Для облегчения восприятия чернового текста мы позволили себе привести полностью сокращенные Пушкиным слова и имена. .

Знал ли Барков о нашумевшей драке в питейном доме виноторговца Юберкампфа на Большой Миллионной? Скорее всего, знал. Но так ли все было, как изложено в пушкинской записи? Автор книги «Алехан, или Человек со шрамом: жизнеописание графа Алексея Орлова-Чесменского» В. А. Плугин предложил иную версию происшествия, основываясь на других исторических источниках: по-видимому, Алексей Орлов и Александр Шванвич могли сражаться в кулачном бою, и именно в кулачном бою Шванвич, вопреки правилам, подло прибегнул к оружию, оставив на лице красавца Орлова глубокий шрам во всю щеку от сабельного удара. И было это между 24 сентября 1754 года и 24 сентября 1755 года или же между 1756 и 1757 годом [151] См.: Плугин В. А. Алехан, или Человек со шрамом: жизнеописание графа Алексея Орлова-Чесменского. М., 1996. С. 31–33. .

Драки гвардейцев, к которым имел честь принадлежать Алексей Орлов, и лейб-кампанцев, к которым имел счастие принадлежать Александр Шванвич (лейб-кампания была создана из гренадерской роты Преображенского полка Елизаветой Петровной; лейб-кампанцы охраняли дворец и соответственно царственных особ), — дело обыкновенное. Стычки их друг с другом, с обывателями, наконец, просто с теми, кто попадался им под горячую руку, в Петербурге случались часто. А кому как не Баркову, драчуну, который за драки не раз был наказан, не знать упоения и восторга такого рода забав. Впрочем, забавы эти нередко кончались тяжкими увечьями их участников. Нельзя читать без содрогания заключение лекаря, освидетельствовавшего раненого в драке 19 августа 1755 года переводчика главной полиции Петербурга Карла Болсена: