Наталья Михайлова - Барков

Пушкин и П. А. Вяземский считали, что за именем Христофора Зубницкого прятался митрополит Димитрий Сеченов и он же сочинил «Гимн пьяной голове». Ломоносов же счел автором и письма, и «Гимна» Тредиаковского и адресовал ему убийственное послание «Христофору Зубницкому». Оно начиналось так:

Разумеется, Тредиаковский ответил — как, вероятно, ему казалось, адекватно. Он пожелал «в месть» Ломоносову заплатить «хвалами», но «не поздоровится от этаких похвал».

В перепалку вмешался Барков. Он ответил, пожалуй, на самое серьезное обвинение Ломоносова — в безбожии, ответил на угрозу таковых безбожников сжечь:

Ответ Баркова — по существу. Обвинения в адрес Ломоносова доведены им до абсурда, обвинители представлены ортодоксальными идиотами. Быть может, не будет преувеличением сказать, что в полемике вокруг «Гимна бороде» — полемике, за которой изначально стояли интриги церковников [323] См.: Ивинский Д. П. Ломоносов в русской культуре. М., 2015. С. 127–137. — Баркову, выступившему в защиту своего учителя, принадлежит отнюдь не последняя роль.

В 1751 году, как мы помним, Баркова за его «предерзости» исключили из числа студентов Академического университета, определили учеником наборщика Академической типографии, а затем, в 1753 году, перевели копиистом в Академическую канцелярию. По должности копииста Барков часто бывал у Ломоносова, переписывал его сочинения, служебные бумаги, снимал копии с нужных Ломоносову рукописей и документов. В 1755 году Барков дважды переписал «Российскую грамматику», сочиненную учителем, скопировал рукопись второго тома «Сочинений» Ломоносова. В 1757 году он сделал для Ломоносова копию Радзивиловского списка летописи Нестора.

В 1759 году по поручению Академической канцелярии Барков каждый день после полудня приходил к Ломоносову в его дом на Мойке для переписывания «Российской истории». Эта работа, несомненно, была важна для Баркова, который, благодаря ей, познакомился с русскими летописями, приобрел навыки изучения исторических источников. Возможно, вдохновленный историческим трудом Ломоносова, он впоследствии сочинил «Краткую Российскую историю». Но, пожалуй, не менее важным было ежедневное общение Баркова с учителем. Сохранились воспоминания племянницы Ломоносова Матрены Евсеевны. Они были записаны в 1828 году в Архангельске П. П. Свиньиным и напечатаны в 1834 году в журнале «Библиотека для чтения». Матрена Евсеевна, дочь сестры Ломоносова Марьи, вышедшей замуж за крестьянина Евсея Головина, гостила у дяди в доме на Мойке и сохранила в памяти драгоценные для нас подробности его быта, его привычки. Ломоносов отличался гостеприимством, радушно принимал земляков из Архангельска, привозивших ему сельди и моченую морошку. Летом ученый много времени проводил в саду, прививал деревья, очищал их ножиком. В жару с книгами и бумагами перебирался из дома в сад, в беседку. Там он работал. В увлечении своей работой он ничего не ел, кроме хлеба с маслом, и ничего не пил, кроме мартовского пива, которое со льда приносила ему в беседку племянница. В беседке, облаченный в китайский халат, Ломоносов часто принимал гостей. В дом на Мойке к Ломоносову на шестерке вороных коней в золоченой карете с гайдуками приезжал в звездах и лентах вельможа И. И. Шувалов. Матрена Евсеевна вспоминала и о том, как во время обеда, погруженный в свои размышления Ломоносов, вместо пера, которое по школьной еще привычке клал он за ухо, помещал туда ложку или утирался своим париком, который снимал перед тем, как начать хлебать щи. Барков мог наблюдать подобные сцены, мог видеть Ломоносова и за обедом, и за работой в беседке. О чем они говорили? Обо всем, наверное, — о жизни, о поэзии, о писателях, об Академии и академиках. Барков был связан с Ломоносовым до конца его жизни. Неизвестный автор биографического очерка о Баркове (рукопись хранится в Российском архиве литературы и искусства) писал:

«Барков был хорошо знаком с Ломоносовым и даже под конец его жизни дружился с ним. Ломоносов любил его за постоянную веселость, резкость мнений и неистощимое остроумие, которым он так и сыпал в разговоре, тонко задевая смешные стороны тогдашних членов академии и писателей… Незадолго до своей смерти, как известно, Ломоносов стал сильно пить, и в подобных возлияниях ему аккомпанировал Барков. Ломоносов ценил Баркова, признавая в нем богатые способности; часто он говаривал ему: „Не знаешь, Иван, цены себе, поверь, не знаешь“» [324] РГАЛИ. Ф. 74. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 9. .

В примечании к приведенному тексту автор сообщал, что некогда в Москве на Смоленском рынке приобрел рукописную тетрадь, где на заглавном листе стояла дата 1774 год, и указывал:

«Это сведение о знакомстве Баркова с Ломоносовым выписано мной, в числе других интересных подробностей о его жизни, оттуда» [325] Там же. .

Ну что же, приведенные сведения вполне могут соответствовать действительности. Ломоносов и Барков сходствовали темпераментами, независимостью характеров, самими слабостями. Между ними, скорее всего, были и неизбежные размолвки. Так, в мае 1756 года Барков подал в Академическую канцелярию прошение дозволить ему не работать неотлучно в доме Ломоносова, а продолжить и другие свои труды, находясь в Академии, выполняя, впрочем, и поручения Ломоносова. И всё же многое сближало сына священника и сына рыбака. Правда, в отличие от Баркова Ломоносов сделал блистательную карьеру: в 34 года был произведен в профессора, в 40 лет получил чин коллежского советника с жалованьем 1200 рублей; спустя год императрица пожаловала ему поместье с 212 душами крестьян для строительства мозаичной и бисерной фабрики, дала значительную беспроцентную ссуду. Когда Ломоносову было 45 лет, он получил землю возле Мойки, построил там дом и мозаичную мастерскую. В 1763 году Ломоносов был произведен в статские советники с жалованьем 1875 рублей. В 1764 году ему была оказана еще одна монаршая милость: Екатерина Великая посетила его дом, и об этом сообщали «Санктпетербургские ведомости». Конечно, жизненный путь Ломоносова несопоставим с путем Баркова. Казалось бы, фортуна была благосклонна к великому ученому. Но был ли он счастлив? На этот вопрос как нельзя лучше отвечают его «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привилегии для Академии, быв много раз прежде за тем же»: