Наталья Михайлова - Барков

„Сумароков великий человек, Сумароков первый русский стихотворец!“ — сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось, он напился пьян. Выходя, сказал он ему: „Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец — я, второй Ломоносов, а ты только что третий“. Сумароков чуть его не зарезал» (VIII, 76–77).

Противостояние Баркова и Сумарокова, столь забавно представленное в анекдотах, было предопределено тем, что Барков был учеником Ломоносова. И в литературной полемике, которая разгорелась между Ломоносовым, Тредиаковским и Сумароковым, ученик занял свое место в стане учителя.

Поначалу Ломоносов и Сумароков были приятелями, чуть ли не ежедневно сходились и дружески беседовали, прислушиваясь к советам друг друга.

Всё началось с чисто филологических дискуссий: о проблемах стихосложения, об оде, ее поэтике и стилистике. Но потом споры перешли границы дозволенного.

В 1748 году Сумароков написал «Критику на оду». Какая критика и какая ода? Критика, разумеется, нелицеприятная, а ода, конечно, Ломоносова — на восшествие на престол императрицы Елизаветы Петровны. Естественно, возникает вопрос: справедливо ли первенство Ломоносова на русском Парнасе?

В 1759 году Сумароков стал издателем собственного журнала «Трудолюбивая пчела». Желая уязвить Ломоносова, он напечатал статью Тредиаковского «О мозаике». Ломоносов, увлеченный мозаичным искусством, был задет высказанными в статье критическими суждениями и поспешил ответить своим зоилам эпиграммой «Злобное примирение г. Сумарокова с г. Тредиаковским». Дальше больше. Ломоносову удалось воспрепятствовать печатанию четырех «Вздорных од» Сумарокова, благо «Трудолюбивая пчела» проходила цензуру при Академии наук: во «Вздорных одах» Сумароков остроумно пародировал стиль громозвучных ломоносовских од. Дальше — еще больше. После того как «Трудолюбивая пчела» перестала жужжать, то есть была закрыта, Сумароков сочинил и напечатал в 1760 году в журнале «Праздное время» оскорбительную для Ломоносова притчу «Осел во Львовой коже». Ах, так? В ответ Сумароков получил адресованную ему басню «Свинья в Лисьей коже». Одним словом: Осел? Сам свинья! Дурак? Сам дурак! И, конечно, просто невозможно было пережить речь аббата Э. Лефевра, произнесенную им 16 апреля 1760 года в салоне графа А. С. Строганова: подумать только — Ломоносов по своему таланту приравнивался к Сумарокову, а Сумароков к Ломоносову! Этого просто нельзя было допустить, и Ломоносов не допустил, воспрепятствовал публикации речи. Одним словом, ссора росла как снежный ком.

Филологические споры доходили до совсем непристойных стычек на публике. Покровитель и друг Ломоносова, фаворит императрицы Елизаветы Петровны Иван Иванович Шувалов, в доме которого встречались поэты, вспоминал об этом так:

«От споров и критики о языке они доходили до преимуществ, с одной стороны, лирического и эпического, с другой — драматического, то есть каждый своего рода, и такие распри опирались иногда на приносимые книги с текстами. В спорах же чем более Сумароков злился, тем более Ломоносов язвил его; и если оба были не совсем трезвы, то заканчивали ссору бранью, так что приходилось высылать их обоих, или чаще Сумарокова. Если же Ломоносов занесется в своих жалобах… то я посылаю за Сумароковым, а с тем, ожидая, заведу речь о нем. Сумароков, услышав у дверей, что Ломоносов здесь, или уходит, или, подслушав, вбегает с криком: не верьте ему, Ваше превосходительство, он все лжет; удивляюсь, как Вы даете у себя место такому пьянице, негодяю. — Сам ты подлец, пьяница, неуч, под школой учился, сцены твои краденые. — Но иногда мне удавалось помирить их, и тогда они были очень милы» [332] Цит. по: Шубинский В. И. Ломоносов. М., 2015. С. 263. .

Однако о мире не могло быть и речи. За кратковременным перемирием следовали новые схватки — и личные, и литературные, оскорбительные для каждого участника. Когда вышли в свет две песни поэмы Ломоносова «Петр Великий», Сумароков откликнулся на их появление «Эпитафией»:

Не менее оскорбительной была и притча Сумарокова «Обезьяна-стихотворец», в которой он крохоборски напоминал Ломоносову о том, что в публикации его знаменитой «Оды на взятие Хотина» вкралась опечатка: вместо «кастальский» (кастальский ключ — источник поэтического вдохновения у подножья горы Парнас) было напечатано «кастильский» (причем дважды)!

Гомер, которому подражает обезьяна-стихотворец, — это опять намек на незавершенную поэму Ломоносова «Петр Великий». Далее Сумароков пародирует стиль ломоносовских од:

Она — обезьяна-стихотворец, она же «пухлый певец», то есть Ломоносов.

Но что стихи? Сумароков писал «доношения» на Ломоносова академическому начальству, обвиняя его в пьянстве, безбожии, злодействе и даже в повреждении ума. Копию одного из таких «доношений» Пушкин посылал П. А. Вяземскому, который работал над статьей о Сумарокове:

«Посылаю тебе драгоценность: донос Сумарокова на Ломоносова. Подлинник за собственноручною подписью видел я у И. И. Дмитриева. Он отыскан в бумагах Миллера, надорванный, вероятно, в присутствии и, вероятно, сохраненный Миллером, как документ распутства Ломоносова: они были враги» (X, 216). (Академик Г. Ф. Миллер, историк, противник Ломоносова.)

Даже после смерти Ломоносова Сумароков не унимался. На похоронах Ломоносова он позволил себе заметить: «Угомонился дурак и не может больше шуметь» [336] Куник А. А. Сборник материалов для истории Императорской Академии наук в XVIII веке. Ч. 1. СПб., 1865. С. 403. . Если бы Барков услышал это, то можно не сомневаться: Сумарокову бы не поздоровилось.