Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Однако он – не единственный кандидат. Охотники за небесными крючьями также любят ссылаться на Джона Сёрля, а уж он-то точно с Хомским не согласен. В восьмой главе (четвертый раздел) мы видели, что Джон Сёрль под знаменем Подлинной интенциональности защищал представления Джона Локка о примате Разума. Согласно Сёрлю, автоматы (компьютеры или роботы) обладают не настоящей, а в лучшем случае как бы интенциональностью. Более того, подлинная или настоящая интенциональность не может быть составлена, выведена (или, вероятно, унаследована) из как бы интенциональности. Для Сёрля это порождает проблему, поскольку, тогда как согласно теории искусственного интеллекта вы состоите из автоматов, согласно дарвинизму, вы от автоматов происходите . Признав второе, сложно отрицать первое; может ли что-то, произошедшее от автоматов, быть чем-то иным, кроме как гораздо, гораздо более изощренным автоматом? Разве мы каким-то образом достигаем космической скорости и оставляем наше «автоматическое» наследие позади? Существует ли порог, за которым лежит пространство настоящей интенциональности? Первоначальная иерархия все более сложных автоматов, разработанная Хомским, позволяет тому провести черту, показав, что минимальная степень сложности автомата, способного на создание предложений человеческого языка, помещает его в особый класс – все еще класс автоматов, но, по крайней мере, автоматов продвинутого уровня. Для Хомского этого было недостаточно. Как мы только что видели, он окопался и сказал, по сути дела, следующее: «Да, вся разница в языке, но не пытайтесь объяснить, как был сконструирован языковой орган. Это – многообещающее чудовище, дар, нечто необъяснимое».

Такую позицию сложно оборонять: мозг – автомат, но его невозможно подвергнуть обратному конструированию. Не тактическая ли это ошибка? Согласно Сёрлю, перед тем как окопаться, Хомский слишком далеко зашел. Ему следовало бы отрицать, что языковой орган обладает структурой, которую, в принципе, можно описать как автомат. Вступив в дискуссию об обработке данных, о правилах, репрезентациях и алгоритмических трансформациях, Хомский позволил сторонникам обратного конструирования захватить заложника. Возможно, Хомского подвело то, что некогда он был радиоинженером:

Более точно, свидетельство в пользу универсальной грамматики гораздо проще объясняется следующей гипотезой: есть, конечно, врожденный инструмент овладения языком в человеческом мозге, и этот инструмент накладывает ограничения на форму языков, которые могут выучить человеческие существа. Таким образом, объяснение можно дать на двух уровнях: на уровне «железа» с точки зрения структуры механизма и на функциональном уровне, где описывается, какие виды языков могут быть усвоены ребенком при помощи этого механизма. Никакой дальнейшей предсказательной или объяснительной силы не добавляет высказывание о том, что здесь есть дополнительный уровень глубинных бессознательных правил универсальной грамматики, и, конечно, я утверждаю, что это постулирование противоречиво 716.

Согласно Сёрлю, противоречивой является самая идея обработки данных в мозге , описываемой абстрактно, с точки зрения инвариантных по отношению к субстрату алгоритмов. «Есть слепые и бездумные физиологические процессы, и есть сознание, а ничего иного нет» 717.

Как и Хомский, он, несомненно, делает хорошую мину при плохой игре, но перед ним стоит несколько иная проблема: да, конечно, инструмент овладения языком – продукт эволюции, как и сознание 718, но Хомский прав, что подвергнуть их обратному конструированию совершенно невозможно. Однако Хомский ошибается, допуская саму возможность описания процесса на уровне механизмов, ибо это делает возможным «сильный искусственный интеллект».

Если занятая Хомским позиция ненадежна и ее трудно отстоять, то рассуждения Сёрля приводят к еще более неловкой ситуации 719. Как видно из процитированного выше фрагмента, он допускает возможность обсуждения того, как мозг овладевает языком с точки зрения «функциональности». Он также соглашается, что с этих позиций можно обсуждать, как части мозга могут судить о глубине изображения или расстоянии до наблюдаемого объекта. « Но на этом функциональном уровне нет никакого ментального содержания » 720. Затем он приводит следующее весьма разумное возражение когнитивистов: «…но это различие (между рассуждениями о „функции“ и „ментальном содержании“. — Д. Д. ) мало что меняет в когнитивной науке. Мы будем продолжать говорить то, что мы говорили всегда, и делать то, что мы всегда делали, просто заменяя в этих случаях слово „ментальный“ на слово „функциональный“» 721. В ответ на это возражение сам Сёрль вынужден сделать шаг назад: он говорит, что нет не только уровня обработки данных при объяснении работы мозга – на самом деле, нет «функционального уровня» объяснений в биологии:

Чтобы прямо указать на этот момент, скажем, что сердце не имеет никаких функций помимо разнообразных каузальных отношений, в которые оно включено. Когда мы говорим о его функциях, мы говорим о тех из его каузальных отношений, которым мы придаем некоторую нормативную значимость… Короче говоря, реальные факты интенциональности содержат нормативные элементы, но там, где речь идет о функциональных объяснениях, есть одни только факты , слепые физические факты, а нормы существуют только в нас и только с нашей точки зрения 722.

Итак, получается, что дискуссии о функциях в биологии, как и обсуждение всего лишь как бы интенциональности, вовсе не следует принимать всерьез. По мнению Сёрля, настоящие функции есть только у артефактов, изготовленных подлинными, сознательными создателями-людьми. Крылья самолета на самом деле предназначены для полета – в отличие от крыльев орла. Если один биолог говорит, что они представляют собой адаптацию к полету, а другой заявляет, что это – всего лишь экспозиционный стеллаж для выставки декоративных перьев, – нет смысла рассуждать, кто из них ближе к истине. Если, с другой стороны, мы спрашиваем инженеров-авиаконструкторов, предназначены ли спроектированные ими крылья для того, чтобы удержать самолет в воздухе, или их функция – демонстрировать эмблему авиакомпании, они могут однозначно нам ответить. Так Сёрль в итоге отрицает предпосылку Уильяма Пейли: по его мнению, природа не состоит из невообразимого разнообразия функционирующих механизмов, воплощающих замысел. Этим достоинством наделены лишь артефакты человеческой культуры и лишь потому (как «доказал» нам Локк), что для осуществления их функции потребен Разум! 723

Сёрль настаивает, что человеческий разум обладает «подлинной» интенциональностью, которой совершенно невозможно достичь с помощью процесса исследования и разработки все более и более эффективных алгоритмов. Это – в чистом виде вера в небесные крючья: разум – изначальный и необъяснимый источник замысла, а не его результат. Сёрль отстаивает эту точку зрения с большим пылом, чем другие философы, но он не одинок. Как мы увидим из следующей главы, подспудной враждебности к искусственному интеллекту и его злому брату-близнецу, дарвинизму, полны многие из наиболее влиятельных философских работ конца XX столетия.