Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Предельный случай, когда пойти можно лишь по одному пути, является примером нашего заклятого врага, актуализма: лишь действительное было возможно. Такие строго ограниченные исследования пространства (кажущихся) возможностей допустимы, говорю я, но должны быть исключением, а не правилом. Будь они правилом, дарвинизм оказался бы несостоятельным и совершенно неспособным объяснить наличие какого бы то ни было (гипотетического) замысла в биосфере. Это бы напоминало компьютерную программу для игры в шахматы, которая может разыгрывать лишь одну и ту же партию (скажем, ходы Алехина в знаменитой партии Флямберга – Алехина на турнире в Мангейме 1914 года) и, mirabile dictu , постоянно побеждает всех соперников! То была бы «предустановленная гармония» невообразимых масштабов, которая посрамила бы притязания дарвинистов, будто они способны объяснить, как были обнаружены «выигрышные» ходы.

Но, отринув актуализм, мы должны избежать соблазна другой ошибки, предположив, что «плотность населения» в пространстве реальных возможностей гораздо выше, чем на самом деле. Рассуждая о фенотипических вариациях, соблазнительно прибегнуть к своего рода тактике конструктора, допустив, что все незначительные мыслимые вариации на найденные нами в действительности темы и в самом деле доступны. Если довести дело до крайности, то эта тактика всегда будет чрезвычайно – Чрезвычайно – переоценивать, что на самом деле возможно. Если ветви актуального Древа Жизни в пространстве Библиотеки Менделя представляют собой Исчезающе узкие прожилки, то крона актуально возможного Древа Жизни является гораздо более раскидистой, оставаясь тем не менее все еще несравнимой с представляющимся возможным Древом по плотности. Мы уже видели, что Чрезвычайно обширное пространство всех мыслимых фенотипов – можно назвать его Пространством типов, – без сомнения, включает большую область, для которой рецептов в Библиотеке Менделя не существует. Но даже если двигаться путями, идущими вдоль ветвей Древа Жизни, нет гарантии, что ближайшие области пространства типов и в самом деле будут полностью доступны 400.

Если скрытые ограничения обеспечивают наличие по большей части невидимых стен лабиринта (или каналов, или железнодорожных путей) в пространстве кажущейся возможности, то утверждение «отсюда туда не добраться» верно гораздо чаще, чем мы могли бы предположить. Даже если это так, у нас все еще нет лучшего метода исследования этой возможности, чем использование при любой возможности и на любом уровне наших стратегий обратного конструирования. Важно не переоценивать действительные возможности, но даже еще важнее не недооценивать их (ошибка столь же распространенная, хотя адаптационисты обычно не склонны ее допускать). Во многих своих аргументах адаптационисты ссылаются на то, что если нечто возможно, оно произойдет: среди святых появятся обманщики или гонка вооружений будет продолжаться до достижения в первом приближении той или иной адаптивной стабильности, и т. д. – эти аргументы предполагают, что «обитаема» достаточная часть пространства возможностей, чтобы процесс был похож на модели, используемые в теории игр. Но всегда ли подобные допущения уместны? Станут ли данные бактерии мутировать так, чтобы получившаяся форма была устойчива к нашей новой вакцине? Нет, если нам повезет, но лучше предполагать худшее – а именно что в действительно доступном этим бактериям пространстве есть контрманевры, которые можно совершить в гонке вооружений, начатых нашими медицинскими разработками 401.

ГЛАВА 9: Адаптационизм в биологии одновременно всепроникающ и могущественен. Подобно любой другой идее, его можно неправильно использовать, но сама идея верна; на деле он представляет собой самую сердцевину дарвиновского мышления. Знаменитое опровержение адаптационизма, принадлежащее Гулду и Левонтину, – иллюзия, но они привлекли всеобщее внимание к рискам, связанным с опрометчивыми рассуждениями. Хорошее адаптационистское мышление всегда настороже и ищет скрытые ограничения – на деле, оно представляет собой самый надежный способ выявления таких ограничений.

ГЛАВА 10: Представленное на данный момент в этой книге понимание дарвиновского мышления вновь и вновь ставилось под сомнение Стивеном Джеем Гулдом, чьи влиятельные работы внесли вклад в сильно искаженную картину эволюционной биологии, сложившуюся как у неспециалистов, так и у философов и ученых, работающих в других областях. Гулд заявил о нескольких разных «революционных» ограничениях ортодоксального дарвинизма, но все эти тревоги оказались необоснованными. В этих кампаниях есть закономерности, которые следует рассмотреть: как и именитые специалисты по теории эволюции до него, Гулд искал небесные крючья, чтобы положить предел могуществу опасной идеи Дарвина.

Много лет назад я видел английскую телепрограмму, в которой маленьким детям задавали вопросы о королеве Елизавете II. Их уверенные ответы были очаровательны: по всей видимости, королева проводит большую часть дня, пылесося Букингемский дворец – и, разумеется, не снимает при этом короны. Она пододвигает трон к телевизору, когда не занята государственными делами, а моя посуду, надевает фартук поверх горностаевой мантии. В тот момент я понял, что эта воображаемая королева Елизавета II (то, что философы назвали бы интенциональным объектом детишек) в некоторых отношениях была объектом более впечатляющим и интересным, чем настоящая женщина. Интенциональные объекты порождены убеждениями, а потому играют в формировании поведения людей (подчас ошибочного) более непосредственную роль, чем существующие в действительности объекты, с которыми они, казалось бы, тождественны. Например, золото Форт-Нокса менее важно, чем связанные с ним мифы, а легендарный Альберт Эйнштейн, подобно Санта-Клаусу, известен гораздо лучше, чем сравнительно смутно припоминаемая историческая фигура, ставшая основным источником легенды.

Эта глава посвящена другому мифическому герою – Стивену Джею Гулду, сокрушителю ортодоксального дарвинизма. За много лет Гулд предпринял ряд атак на элементы современного неодарвинизма, и хотя ни одна из них не привела ни к чему, кроме незначительной корректировки традиционных представлений, его риторика оказала огромное влияние на аудиторию, исказив образ дарвинизма. Так передо мной встает проблема, которую невозможно игнорировать, от которой невозможно отмахнуться. Долгие годы в своей работе я апеллировал к эволюционным соображениям и почти так же часто сталкивался с любопытным ходом рассуждений: философы, психологи, лингвисты, антропологи и другие оппоненты категорически отметали мои ссылки на дарвиновское мышление, называя его несостоятельной и устаревшей наукой; они беспечно заявляли, что я ничего не понимаю в биологии – мои представления устарели, поскольку Стив Гулд доказал, что дарвинизм уже не тот. Строго говоря, он на краю гибели.