Паскаль Казанова - Мировая республика литературы

Язык — одна из основных составляющих литературного капитала. Общеизвестно, что социологическая лингвистика рассматривает только функциональное употребление языков (их «прибавочную стоимость»), ограничиваясь областью политэкономии, и игнорирует область культуры, где главную роль играет собственно лингвистико — литературный капитал, который я предлагаю называть «литературностью» [19] Я употребляю это понятие в смысле, близком к употреблению Якобсона как качество, которое может сделать язык или текст принадлежностью литературы. языка. В силу авторитетности большого количества текстов, написанных на том или ином языке, в мире литературы именно эти языки считаются наиболее литературными, воплощая собой как бы саму «литературность». Литература настолько тесно слита с языком, что существует тенденция считать «язык литературы» («язык Расина», «язык Шекспира») литературой как таковой. Большая «литературность» языка свидетельствует в первую очередь о долгой традиции его особого применения, о том, что литераторы поколение за поколением оттачивали и расширяли эстетические средства и возможности этого языка. Сама по себе традиция подобного применения языка становится специфическим сертификатом, своеобразной гарантией, что все написанное на этом языке будет «литературно».

Итак, некоторые языки обладают литературной ценностью, а также и особыми литературными функциями, одной из которых являются, например, переводы, без которых капитал языка просто не представим, именно наличие переводов придает особую авторитетность языку в области образования, политики, экономики… При этом нужно сказать, что «литературность» языка не имеет ничего общего с теми лингвистическими признаками, на которые опираются аналитики «общемировой лингвистической системы», именуя их признаками «централизации» языка [20] См. A. de Swaan. The Emergent World Language System. International Political Science Review. T. 14. № 3. Июль. 1993. . Литературно — лингвистический багаж складывается из истории языка, истории народа, созданных на этом языке литературных произведений, а также тех стилистических средств, которые стали его достоянием, нарабатываясь век за веком в ходе процесса литературного творчества. Поиски новых форм, требования поэзии или прозы, теоретические споры, находки, обогащающие экспрессивные возможности языка, — все это также становится лингвистическим багажом. В результате «богатство» языка существует одновременно на уровне представлений о нем, веры в него, а также на уровне конкретной реализации в виде текстов.

В свете вышесказанного становится понятным, почему писатели, пишущие на «малых» языках, пытаются иной раз вводить в свои языки не только стилистические приемы, но фонетические нормы языка, признанного литературным. В 1780 году Фридрих II, король Пруссии, опубликовал в Берлине на французском языке (на немецком этот текст появится позднее в переводе одного государственного чиновника) короткое эссе под названием «О немецкой литературе, изъянах, которые можно в ней найти, их причинах и средствах их исправления». Выбором темы для размышления и языка, на котором оно написано, немецкий монарх вполне объективно отразил то господство французского языка, какое в конце XVIII чувствовали все образованные немцы [21] Frédéric II de Prusse. De la littérature allemande. Paris, 1994. . Король, принимая как само собой разумеющееся главенство французского языка и забывая о великих произведениях немецких писателей и поэтов, таких, как Клопшток, Лессинг, Виланд, Гердер и Ленц, предлагает план реформы немецкого языка, в результате которой появится возможность появления «классической» немецкой литературы. Желая осуществить свою программу «улучшения» немецкого языка, «полуварварского и грубого, неблагозвучного и неуклюжего по сравнению с другими, учтивыми и элегантными», король предлагает просто — напросто итальянизировать (или латинизировать) немецкий язык: «К тому же у нас много вспомогательных глаголов, последние слоги которых звучат глухо и неприятно, например, sagen, geben, nehmen, но прибавьте к ним окончание «а»: sagena, gebena, nehmena, и они будут ласкать слух».

Примерно по тому же пути пошел в конце XIX века и Рубен Дарио, основатель модернизма, попытавшись сочетать испанский язык с французским, иными словами, обогатить испанский литературными ресурсами французского. Восхищение никарагуанского поэта французской литературой XIX века — Гюго, Золя, Барбе д’Оревильи, Катюль Мендесом подвигло его на попытку «офранцузить мышление», как он сам выразился.

«Обожание Франции, — писал он в статье, опубликованной в газете «Нация» в Буэнос — Айресе в 1895 году, — было моим первым шагом к духовности, великим и очень серьезным. Я мечтал писать по — французски. […] И вот каким образом я поступил: думая по — французски, я писал по — кастильски и написал небольшую книжку, которую потом опубликовал. Чистоту моего кастильского потом подтвердили испанские академики. В результате в Америке возникло новое литературное движение» [22] Цит. по G. de Cortanze. Ruben Dario ou le gallicisme mental. Paris, 1991, c. 15. .

Поэт Велимир Хлебников, который в 10‑е годы XX столетия пытался приобщить русский язык и русскую поэзию к «вселенскому» [23] Его эстетические взгляды базировались на отрицании Запада и его культуры и утверждении славянства. , так говорил о неравенстве языков на «словесном рынке», необычайно точно подобрав термин. Отображая при помощи экономической терминологии удивительно правдиво, трезво и прозорливо неравенство во взаимоотношениях литератур, русский поэт писал: «Теперь они (языки), изменив своему прошлому, служат делу вражды и, как своеобразные меновые звуки для обмена рассудочными товарами, разделили многоязыкое человечество на станы таможенной борьбы, на ряд словесных рынков, за пределами которого данный язык не имеет хождения. Каждый строй звучных денег притязает на верховенство и, таким образом, языки как таковые служат разъединению человечества и ведут призрачные войны» [24] В. Хлебников. Творения. М. 1986, с. 621. .

Хорошо было бы составить список языков, расположив их по степени литературного авторитета, и тогда мы бы увидели, какую ведут борьбу, сами того не подозревая, все участники и игроки «великой литературной игры», просто — напросто тем, что создают тексты, переводы, чему — то поклоняются и что — то отвергают. Этот список должен был бы учитывать древность, «родовитость» того или иного языка, количество написанных на нем литературных текстов, количество текстов на этом языке, известных по всему миру, количество переводов… Хорошо было бы также сравнить языки «большой культуры», то есть языки, на которых создана мощная литература, и языки «большой распространенности». Первыми можно было бы считать те, на которых читают не только говорящие на них, но и иностранцы, считающие, что написанное и переведенное на эти языки нужно прочитать. Подобные языки являются своего рода «проездным билетом», позволяющим свободно перемещаться по литературному миру, так как они приобщают к «источнику литературы».