Паскаль Казанова - Мировая республика литературы

Одной из возможностей измерить литературные возможности того или иного языка и создать такой список был бы перенос в литературный мир тех критериев, какими пользуется политическая социология. Существуют вполне объективные критерии, которые позволяют определить место языка в процессе, названном Абрамом де Свааном «становлением общемировой лингвистической системы». Основанием этой общемировой системы он считает мультилингвизм. «Центральным» (в зависимости от его чисто лингвистической значимости) исследователь считает тот язык, на котором говорит наибольшее число людей, владеющих несколькими языками: чем многочисленнее полиглоты, использующие этот язык, тем он более «центральный», или преобладающий. Иными словами, для того чтобы определить как ведущий тот или иной язык на политической карте мира, критерий большого числа говорящих на нем и не знающих никаких других языков недостаточен. Де Сваан рисует своеобразный цветок: полиглоты стягивают периферийные языки к некоему центру — языку наиболее интенсивного общения, известному наибольшему числу многоязычных иностранцев. «Возможность общения» (или, иными словами, языковое пространство какой- либо территории), складывается, по Сваану, «из сочетания говорящих на одном языке и принадлежащих одной (подсистеме, и говорящих на этом же языке полиглотов, принадлежащих другой (под)системе». В литературном пространстве, — если представить себе языковые территории тоже в виде цветочных лепестков, которые стягивают к некоему центру полиглоты и переводчики, — «литературность» языка (его влиятельность, авторитетность, объем лингвистико — литературного багажа) можно было бы измерять не количеством писателей или читателей, но количеством «литературных полиглотов», главных деятелей литературного пространства: издателей, посредников — космополитов, образованных открывателей и литературных переводчиков — как экспортирующих литературу, так и импортирующих ее, — благодаря которым тексты циркулируют от этого языка и к этому языку [25] См. V. Garnie et М. Minon. Géographie de la traduction. Paris, 1992, c. 55–56. Авторы различают «интраперевод», т. е. внесение иностранных текстов в национальный язык, и «экстраперевод», т. е. распространение национальных текстов за пределы страны. .

Обилие межнациональных посредников: образованных людей с тонким вкусом и рафинированных критиков, по сути дела, и есть показатель власти и могущества литературы. Великие космополиты, они же зачастую полиглоты, вменяя себе в долг перемещение текстов из одного языкового пространства в другое и утверждая тем самым их значимость, всегда являются пособниками перемен. Валери Ларбо и был таким великим космополитом — переводчиком, он описывал мировую интеллектуальную элиту как членов незримого сообщества, своеобразных «законодателей» Республики Литературы. «Существует открытое для всех и каждого сословие благородных, — пишет он, — но не было эпохи, когда бы это сословие стало бы многочисленным. Это незаметная, распыленная, лишенная внешних знаков отличия аристократия, чье существование официально никем не признано, она существует без грамот на дворянство, но при этом самая блестящая из всех. Не обладая властью, эта аристократия обладает удивительными возможностями, она часто вела за собой весь мир, определяя его будущее. Из ее среды вышли самые могущественные правители, каких только знала история, единственные, которым удавалось и после смерти на протяжении веков править людьми» [26] V. Larbaud. Цит. произв., с. 11. . Особая власть этой «художественной аристократии» измеряется лишь в присущих литературе параметрах: ее «удивительные возможности» особого рода, они позволяют решать, что литература, а что не литература, и посвящать раз и навсегда в великие писатели тех, кого они сочли этого достойными. Эта аристократия наделена великой властью созидать Мировую литературу, определять тех, кто займет место «мировых классиков», тех, кто непосредственно «творят» литературу. Ее власть «и после смерти на протяжении веков» определяет величие литературы, обозначает предел, за которым литература перестает быть таковой, определяет литературную норму, иными словами, формирует «модель» будущей литературы.

Это литературное сообщество, как считает Ларбо, «едино и неделимо вопреки всем границам. Красота литературы, живописи, музыки для него столь же неоспорима, сколь неоспорима эвклидова геометрия для обычных людей. Интеллигенция едина и неделима потому, что в каждой стране она одновременно воплощение национального и вместе с тем интернационального: национального потому, что воплощает в себе культуру, которая объединяет и формирует нацию; интернациональна потому, что находит себе равных, людей своего уровня, свою среду только среди элиты других национальностей. […] Мнение образованного немца, читающего французскую литературу, относительно какой — либо французской книги скорее совпадет с мнением французской элиты, чем с суждением необразованного француза» [27] V. Larbaud. Цит. произв., с. 22–23. . Ларбо ведет речь о могучих посредниках, чья власть посвящать в «избранные» зиждется, в первую очередь, на их независимости, а авторитет, как это ни парадоксально звучит, на наличии национальной принадлежности, которая гарантирует беспристрастность суждения. Образуя, по мнению Ларбо, «единый и неделимый вопреки границам» мир, особое сообщество, не ведающее политических, языковых и национальных пристрастий, эти люди живут в согласии с законом самоценной независимой литературы, творимой вопреки политическому и языковому разделению. Отбираемые ими тексты способствуют незримому единству литературы. Изымая литературные произведения из национальных отсеков, образованные ценители способствуют независимости, — не национальной, а интернациональной, — независимости критериев литературного законодательства.

Именно в этом контексте становится понятной роль критики как созидательницы литературных ценностей. Поль Валери, который отводил критикам роль экспертов, классифицирующих тексты, использовал для них слово «судьи» [28] То же самое слово, но с гневом, употреблял Кокто по отношению к театральным критикам. . Вот как пишет о критиках — судьях Валери: «Против «да» или «нет» этих знатоков, этих любителей неопределимого, которые сами не создают произведений, но придают им цену и ценность, против этих пристрастных, но неподкупных судей бессмысленно возражать. Эти люди обладают навыком чтения, забытой многими добродетелью. Они умеют слушать и даже, больше того, слышать. Они умеют видеть и стремятся перечитать, вникнуть, пересмотреть, создавая своими пересмотрами «надежные ценности». Всеобщий капитал возрастает их стараниями» [29] P. Valéry. Цит. произв., с. 1091. . Поскольку права критиков признают все самые главные действующие лица литературного мира, в том числе и наиболее авторитетные и посвященные, такие, как, например, Валери, то суждения и приговоры критиков, одобрение или осуждение приобретают вполне реальные и зримые последствия. Следствием признания Джойса всеми самыми авторитетными писателями и высшими критическими инстанциями литературного мира явилось то, что он стал считаться родоначальником литературного модернизма, а его творчество стало своего рода «образцом», «точкой отсчета» для других литературных произведений. И напротив, отрицательное мнение критики о Рамю, который, вне всякого сомнения, раньше Селина стал применять разговорную речь в художественной прозе, поместило его в ряд второсортных, провинциальных писателей, пишущих на французском языке. Власть решать, что является литературой, а что нет, и таким образом определять границы литературного мира, принадлежит исключительно тем, кто присвоил себе право литературного законодательства и за кем признали это право.