Лоуренс Харрисон - Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма

А было вот как. Дик О’Хёрн был третьим ребенком (и вторым сыном) в ирландской католической семье, которая славилась своими футболистами. Его дядя Чарли О’Хёрн, учась в Йеле, стал спортсменом года в США, а поскольку Дик имел как раз подходящее сложение для игры полузащитником — крепкий, с сильными ногами, быстрый и ловкий, — его семья была уверена, что среди них растет новая звезда. Единственной проблемой было то, что Дик не любил футбол. Он любил теннис.

Семья О’Хёрнов жила в квартире на Бикон-стрит в Бруклайне — улице, которая проходила рядом с теннисными кортами спортивного центра Дин Роуд, где я обучался игре. К тому времени, как мы поступили девятиклассниками в Бруклайнскую старшую школу, Дик уже твердо решил заниматься не футболом, а теннисом. Так мы стали партнерами по игре, а потом и друзьями. Он часто бывал у меня дома, и моя мама привечала его даже больше, чем моих друзей-евреев — с которыми Дик тоже подружился. Мы с ним игнорировали этническую разделительную линию, которая существовала в Бруклайнской старшей школе между евреями и неевреями.

Когда мы учились в последнем классе, теннисная команда нашей школы, в которой я был капитаном, победила в чемпионате штата. (В этой команде играл Майкл Дукакис, а также Роберт С. Рубин, который стал президентом Lehman Brothers в момент, когда эта компания переживала свой первый кризис в 1984 г.) Дик выиграл у меня в полуфинале и стал капитаном теннисной команды Брауновского университета.

Мы поддерживали связь друг с другом все последующие годы. Ему присвоили офицерское звание в Корпусе морской пехоты, и он был направлен служить в Японию, на авиабазу ВМС в Ацуги.

Я же служил морским офицером, и когда наш эсминец прибыл в Японию, я съездил к нему. После окончания службы в вооруженных силах он продолжил работу в компании Gilette. Я же начал работать в правительственных учреждениях США и вскоре стал проводить большую часть времени в Латинской Америке. Но мы не теряли друг друга из виду и, когда представлялась возможность, играли вместе в гольф. (Мы оба пришли к выводу, что наши лучшие дни как теннисистов остались в прошлом и в гольфе мы можем достичь большего.) Когда мы с Пэт решили пожениться, он был самой очевидной кандидатурой на роль шафера.

Примерно через десять лет у Дика обнаружили рак поджелудочной железы. Вскоре после этого диагноза он покинул нас. Меня попросили сказать траурную речь в католической церкви в Бруклайн-Виллидж, куда пятьдесят лет назад еврейские дети не осмеливались даже заходить.

В голову приходит несколько разных объяснений необыкновенных достижений евреев. Первое из них — генетика, объяснение, которого я всегда избегал. Чарльз Мюррей — нееврей, написавший в соавторстве с евреем Ричардом Хернштейном книгу «Колоколообразная кривая» [127] Richard Hernstein and Charles Murray, Bell Curve: Intelligence and Class Structure in American Life (New York: Free Press, 1994). , — считает, что евреи-ашкенази в результате многих веков близкородственных браков (инбридинга) эволюционировали в группу, обладающую непропорционально высоким показателем интеллекта IQ [128] См., например: William Saletan, “Jewgenics,” Slate, November 1,2007, www. slate.com/id/2177228/. .

После того как я на протяжении четверти века вел борьбу за то, чтобы пробудить в людях понимание роли культуры как ключевого фактора, объясняющего, почему некоторые страны и этнорелигиозные группы достигают лучших результатов, чем другие, — и, должен добавить, все эти четверть века в условиях господства мультикультурализма и политкорректности — я не могу принять объяснение на основе генетики.

Понять суть той обстановки, в которой я пытался продвигать идею о том, что культура имеет значение, поможет один случай из жизни. Осенью 1995 г. я сопровождал свою жену Пэт в Оттаву, провинция Онтарио, где она собиралась обучаться высокому кулинарному искусству. Мы с коллегами из Школы международных отношений имени Нормана Патерсона договорились пообщаться, и на обеде я изложил свои взгляды группе профессоров. Одна из них, еврейка, была возмущена тем, что я сказал. Ее комментарий был таков: «Это те самые идеи, которые привели к убийству шести миллионов евреев!»

Но даже если отвлечься от еще более серьезных эмоциональных проблем, которые вызывает объяснение, апеллирующее к генетике, оно порождает множество других проблем, лишь подкрепляющих мое неприятие. Прежде всего почему только ашкенази? Почему то же самое не относится к сефардам? В конце концов, еврейское влияние, которое, как можно обоснованно утверждать, лежит в основе относительного успеха Монтеррея и Коста-Рики, было сефардским. Маймонид был сефардом, как и Спиноза. Первые евреи, поселившиеся в США, были сефардами. И если инбридинг привел к превосходству ашкенази, то почему тот же самый процесс не привел к превосходству сефардов?

А как насчет сравнительно высоких достижений азиатов-конфуцианцев и скандинавов? Как использовать генетический аргумент для объяснения их успехов?

Я не могу категорически опровергнуть генетический аргумент. Но я определенно могу утверждать, что даже если он в какой-то степени и справедлив, то, как убедительно свидетельствует контраст между Гаити и Барбадосом, влияние этого фактора на конечные результаты должно быть незначительным.

В эпилоге к «Истории евреев» Пол Джонсон резюмирует написанное им следующим образом:

«Все величайшие концептуальные открытия разума представляются нам очевидными и неизбежными, когда они уже сделаны, но необходимо присутствие гения, чтобы сформулировать их в первый раз. Евреи обладали этим даром. Им мы обязаны идеей равенства перед законом, как божественным, так и человеческим; святости жизни и достоинства человеческой личности; индивидуального сознания и потому личного искупления; коллективного сознания и вытекающей отсюда социальной ответственности; мира как абстрактного идеала и любви как фундамента справедливости... Но самое главное, что евреи научили нас рационализировать непознанное. Результатом этого явился монотеизм и три великие религии, которые его исповедуют. <...>

В древности они стали великими новаторами в религии и морали. В Темные века и в Европе раннего Средневековья они были все еще среди передовых наций и, случалось, делились познаниями и техническими достижениями. Постепенно их выбросили из кареты, и они отставали все больше и больше... И вдруг происходит удивительный второй взлет творческих способностей. Вырвавшись из своих гетто, они вновь преобразовали человеческое мышление, на этот раз в светской сфере. <...>

Если бы первые евреи могли проследить... историю своего потомства, они бы совершенно не удивились. Они всегда знали, что еврейскому обществу предначертано быть “пилотным проектом” для всего рода людского. <...> Историк может возразить, что нет никакого Провидения. Может быть, и нет. Но человеческая вера в него как в историческую силу... сама становится силой, вращающей колесо истории. Евреи верили в то, что являются особенным народом, так единодушно и страстно и на протяжении столь длительного времени, что стали им. Они играют свою роль потому, что сами написали ее для себя. И в этом, пожалуй, ключ к их истории» [129] Paul Johnson, A History of Jews. [Джонсон П. Указ. соч. С. 472—474.] .