Лоуренс Харрисон - Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма

Мандарины не только были снобами, они еще и вмешивались в чужие дела. Историк Джон Фэйрбэнк отмечает: «Купцы находились во власти чиновников, от протекции которых зависели, либо же они сами были наполовину чиновниками, действующими скорее в духе монополистического сбора налогов, нежели в духе предпринимателей, принимающих на себя риски создания производительных предприятий. Классические доктрины государства мало уделяли внимания экономическому росту и делали упор скорее на экономное использование сельскохозяйственных налогов, нежели на создание нового богатства» [158] Edwin О. Reischauer and John К Fairbank, East Asia: The Modern Transformation (Boston: Houghton Mifflin, 1965), p. 80. .

Правление мандаринов создало двухуровневое общество: на одном уровне образованная элита, на другом все остальные. Структура управления мандаринов достигала уровня уезда (но не деревни). Отчуждение местной администрации от населения обеспечивалось не только благодаря самоощущению интеллектуального и морального «превосходства», но и определенными проводившимися на постоянной основе политическими мерами, такими как перемещение администраторов с места на место каждые три года и запрет назначения в их родные поселки. Людям, которыми управляли представители образованной элиты, от последних, как правило, не было никакой пользы, и подданные, преследуя свои собственные интересы, пытались по возможности игнорировать тех, кто ими управлял.

Для масс, т.е. тех, кто относился ко второму, нижнему уровню общества, бережливость представляла собой «форму тезаврации, по существу аналогичную тому, как крестьянин складывает свои сбережения в чулок. Сбережения делались для того, чтобы обеспечить расходы на похороны и сохранить доброе имя семьи, и вдобавок ради чести и удовольствия, приносимых обладанием собственностью самим по себе, как это бывает всегда, когда отношение к богатству еще не обуздано аскетизмом» [159] Weber, The Religion of China , p. 80. . Все это проявляется в виде накопления богатства без инвестирования. (Аналогичным образом может быть охарактеризован иберийский — и латиноамериканский — меркантилизм.)

Вебер был убежден, что конфуцианство способствовало распространению пассивного отношения к накоплению богатства. Поскольку же в кальвинистской доктрине накопление богатство служило свидетельством Божьей благодати, ключевое различие между конфуцианством и кальвинизмом состоит в том, что последний делает упор на стремление к успеху (которое Пай называет «психическим беспокойством», вызывающим «страстное желание достижений») [160] Lucian Pye, Asian Power and Politics (Cambridge, Mass.: Belknap Press of Harvard University Press, 1985), p. 60. .

Веберовский анализ высвечивает мощные встречные течения, характерные для традиционной китайской системы ценностей. Этот дуализм совершенно очевиден, если принять во внимание часто упоминаемый сдвиг: в 50-х годах XX в. американские специалисты называли конфуцианство серьезнейшим препятствием на пути прогресса; сегодня многие видят в нем главный двигатель прогресса.

Что касается экономического роста, конфуцианский упор на образование, личные достоинства, упорный труд и дисциплину в сочетании с традицией почитания предков, создающей мотивацию к достижениям, и с даосистским акцентом на бережливости в совокупности составляют мощную, хотя по большей части внешне не проявляющуюся, формулу роста, сопоставимую по своему потенциалу с кальвинизмом, как его видел Вебер. Факторами сдерживания этой потенциально взрывной смеси выступали: низкий престиж, приписываемый конфуцианством экономической деятельности; ограничения на такого рода деятельность, налагаемые конфуцианским акцентированием значения семьи и клана по сравнению с обществом в целом; относительная жесткость конфуцианской иерархии и авторитаризм (при том что система оценки личных достоинств служила главным путем к социальной мобильности); бремя почитания родителей (Лусиан Пай замечает: «Для китайцев правила конфуцианского почитания родителей ставят лояльность выше всего остального, вплоть до того, что она становится препятствием для личных достоинств и эффективности» [161] Руе, Asian Power and Politics , p.160. ); и, самое главное, чрезвычайно большое влияние образованной бюрократии на формирование политического курса страны, который почти всегда отражал ее заинтересованность в сохранении привилегированного положения, а также ее презрение к экономической активности.

Однако постоянно действовали не только сдерживающие, но и скрытые позитивные силы. Когда китайцы эмигрировали — а эмиграция, как показал Джон Кеннет Гэлбрейт в книге «Природа массовой бедности» {7} 7 John Kenneth Galbraith, The Nature of Mass Poverty (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1979). — Прим. ред. , представляет собой процесс самоотбора людей, стремящихся к достижениям, — они почти всегда оказывались в ситуации, когда сдерживающие силы ослабевали: в большинстве обществ, куда китайцы эмигрировали, экономическая активность оказывалась более престижной (и, более того, она стала таковой на Тайване и в Корее, а теперь и во Вьетнаме, и в самом Китае). В чужеродном окружении семья или клан становились чрезвычайно важным институтом взаимопомощи, особенно ввиду того, что большинство эмигрантов были выходцами из Южного Китая, где клановая структура была наиболее развитой; бремя, связанное с почитанием родителей, зачастую исчезало благодаря географической разделенности; и наконец, китайцы, находящиеся вдали от родины, не были вынуждены иметь дело с конфуцианским (а также марксистским/маоистским) сращиванием политики и экономики, лежавшим в основании непропорционально большого и удушающего влияния мандаринов на экономическую жизнь, — точно так же, как это перестало быть угрозой, когда Дэн Сяопин провозгласил: «Обогащение — дело славы и доблести».

С ослаблением сдерживающих сил традиционной китайской культуры взрывной потенциал позитивных сил в значительной степени реализовался не только на Тайване, в Южной Корее, а теперь и в самом Китае, но и у китайцев Гонконга, Сингапура, Таиланда, Индонезии, Малайзии, Филиппин и далее везде, включая США. И впечатляющие результаты Японии отчасти имели своей движущей силой те же самые конфуцианские идеи, хотя и действующие в иной ситуации.

Эдвард Мейсон и его коллеги ставят «приводящий в замешательство вопрос, почему конфуцианская культура, придающая столь малую ценность деловой активности, смогла приспособиться к появлению столь большого числа успешных предпринимателей» [162] Edward S. Mason, Mahn Je Kim, Dwight H. Perkins, Kwang Suk Kim, and David C. Cole, The Economic and Social Modernization of the Republic of Korea (Cambridge, Mass., and London: Harvard University Press, 1980), pp. 284—285. . Мне кажется, ответ заключается в существовании конфликтующих течений в самом конфуцианстве. Нейтрализуйте силы, подавляющие предпринимательство (в первую очередь, удушающее воздействие бюрократии), и одновременно повысьте престиж предпринимательства — и вы получите критическую массу мотивации к достижениям, которая будет приближаться к мотивации веберовских кальвинистов. Эмброуз Кинг, объясняя необычайно высокий уровень предпринимательской активности в Гонконге, отмечает: «В отличие от имперского Китая самый перспективный путь к высокому социальному положению в Гонконге заключается не в том, чтобы стать чиновником или ученым — он лежит через приобретение богатства в мире бизнеса» [163] Из неопубликованной статьи 1987 г., представленной на конференции 2008 г. во Флетчеровской школе права и дипломатии: Ambrose Y. С. King, “The Transformation of Confucianism in the Post Confucian Era”. .