Клиффорд Гирц - Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог

Дискуссии, которые велись – в основном на английском, иногда на французском, только один или два раза на арабском – утром и днем в течение пяти дней (один день посвящен финансовой политике, один – технологиям, один «взаимосвязи политических и социальных процессов» и т.д.), на самом деле были довольно второстепенной линией данного мероприятия, посвященного более важным вещам, чем идеи. За исключением сенатора Перси, который оказался недостаточно проворным и вынужден был сидеть в кресле председателя, пока его коллега работал в коридорах, большинство наиболее крупных фигур появлялись собственно на конференции лишь спорадически (а некоторые вообще не появлялись), уделяя основное внимание ряду специально организованных обедов, ужинов и вечеринок с коктейлями в разных частях города. (Марокканский премьер-министр появился только один раз, совершенно неожиданно для всех, во главе свиты из двадцати человек, во второй половине дня, отведенного для обсуждения, по удачному стечению обстоятельств, «взаимосвязи политических и социальных процессов», прямо посередине моего выступления, посвященного, по еще более удачному стечению обстоятельств, изменчивости, персонализму и произвольности властных отношений в марокканском государстве. Ошеломленный, как и все остальные, я просто сел, а премьер-министр обошел комнату, энергично пожимая руку каждому присутствующему, после чего произнес короткую речь по-французски о марокканско-американской дружбе, снова обошел комнату, пожав всем руку, и вышел со своей свитой. Я попытался закончить выступление, но уже проиграл бой за аудиторию: нет смысла рассказывать о том, что только что было наглядно продемонстрировано.)

Дискуссии в любом случае представляли собой в основном обмен наставлениями со стороны первого мира и оправданиями со стороны третьего. Американцы, уверенные в своей правоте, убеждали марокканцев в необходимости радикальной рейганомики – дерегулирования, рынка, сокращения государственных расходов, налоговых льгот, привлечения иностранных инвестиций, реализма и силы характера. Марокканцы, защищающиеся и обиженные, призывали американцев принять во внимание уязвимые места Марокко – его колониальное прошлое, нефтяной шок, ухудшающийся обменный курс, торговую дискриминацию со стороны ЕЭС, бедность, невежество, погоду и сложность арабского языка. Французы фактически занимали сторону американцев, но риторически были с марокканцами – чудесный пируэт. В результате – лишь усталость, список вопросов для дальнейшего обсуждения ( большой список вопросов для дальнейшего обсуждения) и моральная досада.

То же самое происходило на секциях: форму происходящему придавали социальные события вокруг секций, интенсивные и запутанные. Марокканская делегация разозлилась на своего главу, которого большинство из них считали американским прихвостнем и немного карьеристом, за то, что он позволил пылкой марокканской феминистке, которую не пригласили, присоединиться к ним по распоряжению жены сенатора Перси, недовольной, что на «их» вечеринке только одна женщина. (На «наших» вечеринках не было ни одной, хотя большинство приехали со своими женами.) Американская делегация беспокоилась не только о том, что их важным фигурам пришлось лететь первым классом в том же самолете, в котором менее важные фигуры летели эконом-классом, и их разместили в роскошном отеле в полумиле от места проведения конференции, но еще больше – о том, что единственного чернокожего, которого, как бывшего посла, следовало причислять к элите, посадили с основной массой участников в самолете и поселили с основной массой участников в гостинице. Присутствие загоравших топлесс вокруг бассейна молодых француженок, которые массировали молодых французов и которых массировали молодые французы, выводило американцев, особенно женщин, из равновесия. (Я не знаю, какова была реакция марроканцев – я не смог разговорить их на этот счет, – но они вряд ли отнеслись к столь яркому примеру неоколониализма спокойно.) Но ключевым вопросом, нависавшим над всей конференцией, окрашивавшим все происходящее и не получавшим ответа до самого конца, но обсуждаемым так, будто от ответа на него зависит успех и честь (а когда, наконец, ответ – полуутвердительный – был получен, он оставил всех в замешательстве и смятении), был вопрос: «Примет ли нас король?».

Весть о том, что нас примут, пришла в последний момент, когда мы вернулись в свои номера, чтобы собрать вещи перед отъездом. Через час прибудут автобусы, которые отвезут нас в новый дворец, только что построенный королем в качестве символа смещения центра тяжести страны на юг – теперь, когда он вошел в Сахару. (На самом деле король находился в Марракеше, прежде всего чтобы отпраздновать десятую годовщину этого события и придать городу статус символической столицы, наравне с Рабатом, для чего он в течение года вызывал из Рабата всех иностранных послов, около десятка, которые приезжали, чтобы вручить свои верительные грамоты. О нас вспомнили уже напоследок.)

Но возникла загвоздка. После того как женщины – как марокканки, так и американки, – в течение часа лихорадочно наряжавшиеся на мероприятие (большинство марокканок, жен участников, впервые выходили в люди), заняли места в автобусе, им сообщили, что их не примут, хотя злополучный глава марокканской делегации заверил их ранее, что примут. Под возгласы возмущения марокканцев своим главой и американцев – королем, исламом, арабами, «этой чертовой страной» и Ближним Востоком, и после непродолжительного самокопания американских мужчин, решавших, должны ли они ехать, женщины вышли из автобуса. ( Lèse majesté 131здесь не архаизм: отказывает король, а не королю, и уж конечно – не низложенные сенаторы.) Остальные отправились во дворец, оставив женщин, столь же огорченных, сколь и злых, на подъездной дорожке гостиницы.

Комедия, однако, на этом не закончилась. Когда мы прибыли во дворец, за нами – словно в неомарокканской «Тысяче и одной ночи» – закрыли огромные ворота и торжественно препроводили внутрь (одновременно торжественно выпроводив послов) мимо прислуги в одежде жителей пустыни, стоявшей длинными рядами плечом к плечу. Сама аудиенция проходила в огромной комнате, совершенно пустой, за исключением горы фруктов на столе в центре. Аудиенция как таковая была довольно обыкновенной. Каждого из нас представили королю, который выглядел усталым, затем мы в течение примерно часа стояли, разговаривая с ним и друг с другом о нашем расположении к нему и о том, как он ценит наше расположение, а затем вышли мимо той же прислуги через те же ворота. Снаружи мы обнаружили двух мужчин – одного в отчаянии, другого в ярости: американского посла в Марокко, и без того бледного, и новую фигуру – отнюдь не бледного американского посланника в ООН, генерала Вернона Уолтерса. Уолтерс только что прилетел – полагаю, ради аудиенции – из Нью-Йорка. Его самолет опоздал, и оба прибыли к дворцу, когда ворота за нами закрылись. Охранники, подчиняясь приказу, отказались снова открыть их, поэтому высокочтимые гости так и не попали в гости и были вынуждены торчать на подъездной площадке, пропустив, как и высаженные женщины, всю вечеринку. Взаимодействие государств, если это было оно, принимает в отношениях между королями и посланниками не менее странные формы, чем в отношениях между консулами и этнографами. В дипломатии, как и в большинстве вещей, фактор «своего поля» имеет значение.