Клиффорд Гирц - Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог

Возглавляемая до 1965 года одним из самых ярких персонажей героической фазы революции третьего мира, романтичным и шумным Сукарно, Индонезия входила в международную политику гораздо более бурно, чем Марокко при более спокойном и расчетливом Хасане II. Уже к 1955 году, спустя пять лет после передачи суверенитета, Сукарно стал одним из лидеров третьего мира, собрав первую афро-азиатскую конференцию в Бандунге, куда приехали представители двадцати девяти стран – Чжоу и Неру, Насер и У Ну, Сианук и Мухаммед Али. Продолжение его правления было не менее захватывающим. Была кампания по аннексии Западной Новой Гвинеи. (Захват голландских предприятий, угрозы и имитации военных действий, окончательный успех благодаря посреднической деятельности Роберта Кеннеди и Эллсворта Бункера.) Было противодействие образованию Малайзии, «британскому колониализму в новой форме»: угроза ее «раздавить», выход из ООН, когда ей предоставили место в Совете Безопасности, погром британского посольства в Джакарте. И были «направляемая демократия» 146, почти полное господство Коммунистической партии Индонезии и общенародное потрясение, уничтожившее и то и другое.

После того как в 1966 году Сухарто сменил Сукарно, уровень театральности снизился. Конфронтация с Малайзией прекратилась; Индонезия вернулась в ООН; коммунистические лидеры, не уничтоженные в ходе бойни и не отправившиеся в изгнание, были посажены в тюрьму или казнены; на смену бурному афро-азиатскому движению в качестве двигателя региональной дипломатии пришла уравновешенная Ассоциация государств Юго-Восточной Азии; были восстановлены дружеские отношения с Голландией; снова начали поступать иностранная помощь и инвестиции. Но в 1975 году все снова обострилось. Уход Португалии после переворота в Лиссабоне из своей мини-колонии в восточной половине острова Тимор привел к вспышке местного национализма. Для ее подавления была введена индонезийская армия. Это вызвало широкое международное осуждение, особенно со стороны стран третьего мира и по ту сторону железного занавеса; была принята резолюция ООН, требующая вывода войск. Благодаря поддержке США, Японии и Западной Европы бурю удалось пережить, и к 1980 году страна, хоть и сохраняла формальный нейтралитет в холодной войне, столь же явно ориентировалась на Запад, как при Сукарно она ориентировалась на Восток.

Чтобы донести то, что я хочу сказать, нет необходимости углубляться в детали всех этих событий. Полевые исследования в такие времена и в таких местах не свободны от культурного багажа, который ты привозишь с собой, желая вникнуть – без шаблонов и предвзятости – в чужой образ жизни. Они предполагают жизнь в двух историях одновременно.

Одна из этих историй – это знакомая история об антропологе, который считает себя мелким актером на локальной сцене, странным, но безобидным и вдумчивым наблюдателем, разыскивающим подходящие факты. Другая история – это менее знакомая и редко рассказываемая история о его или ее попытках сохранить столь ограниченную и специализированную роль среди течений и встречных течений мировой политики – среди борьбы за гегемонию, широкую или узкую, постоянную или временную. В столь напористых, самоуверенных и порой амбициозных странах, как Индонезия и Марокко, проявления этой борьбы, как должно быть ясно из моих небольших рассказов, обнаруживаются практически повсюду. Спутники, иностранные базы, дипломатические авантюры, международные конференции, миссии по оказанию помощи и культурные обмены не представляют собой что-то внешнее по отношению к тому, что антрополог видит перед собой на Бали или в Ачехе, в Марракеше или на Среднем Атласе; они составной элемент всего этого. Можно попытаться изолировать себя от космополитических проблем и сосредоточить свой интерес на герметичных контекстах. Но проблемы не исчезнут. Контексты взрываются.

В моем словаре 147, не самом вместительном, но достаточно объемном, приводится семь определений существительного «дисциплина»: 1) Обучение, которое должно сформировать определенный характер или модель поведения, в особенности способствующую моральному или интеллектуальному совершенствованию. 2) Контролируемое поведение в результате такого обучения. 3) Метод систематического принуждения к послушанию: военная дисциплина . 4) Состояние порядка, основанное на подчинении правилам и вышестоящим. 5) Наказание с целью исправления или обучения. 6) Набор правил или методов, [например] принятых в церковном или монашеском ордене. 7) Отрасль знания или преподавания. Кроме того, приводятся два значения глагола «дисциплинировать» («обучать посредством инструкций и контроля; учить подчиняться правилам или слушаться вышестоящих» и «наказывать или карать»), а также рекомендация «см. синонимы в статьях „учить“, „наказывать“». В Оксфордском словаре английского языка приводится двадцать одно определение (пятнадцать – существительного, шесть – глагола) и обычный набор цитат, наиболее яркая из которых, пожалуй, – цитата из «Троила и Крессиды»: «Да сохранят тебя небеса от наставника, и да не коснется тебя дисциплина» 148.

Понятие дисциплины в любом из этих смыслов, на иронии и пересечениях которых Мишель Фуко во многом построил свою риторическую башню, не слишком хорошо подходит для антропологии. Широкая, обобщающая, безумно вдохновляющая («изучение человека») и одновременно конкретная, многоликая, одержимая странными вещами (ритуалы полового созревания, дарообмен, термины родства), антропология всегда была размытой – как сама для себя, так и для посторонних. Ни метод, ни предмет не определяют ее до конца. (На роль первого часто претендует «этнография», на роль второго – «первобытное общество». Но первая столь же расплывчата, как и то, что она должна прояснять, а второе толкуется превратно.) Все ее теории, не столь многочисленные, были где-то позаимствованы – у Маркса, Фрейда, Соссюра или Дарвина. Понятие «научная традиция» также мало помогает: исследования, проводимые под рубрикой «антропология», – от сравнительной мифографии до этноботаники – исключительно разнообразны.

Антропология – во всяком случае, социальная или культурная антропология – на самом деле представляет собой скорее нечто, чем овладеваешь, год за годом пытаясь понять, что это такое и как это практиковать, чем нечто, что тебе прививают посредством «метода систематического принуждения к послушанию» или формализованного «обучения посредством инструкций и контроля». Конечно, ей учат, порой довольно строго, с помощью множества правил, которым нужно повиноваться, и авторитетов, которые нужно уважать, и существуют свои способы «наказания с целью исправления» – от рецензий на книги до решений о постоянной профессорской позиции. Но «определенный характер или модель поведения», не говоря уже о «моральном или интеллектуальном совершенствовании», формируются с большим трудом. Эта размытость оправданна: то, чем мы занимается, действительно не имеет четких границ и ясного предмета, как бы некоторые ни старались скрыть этот факт. Может быть, это скандал, а может быть, сильная сторона. Но и в том, и в другом случае любая попытка охарактеризовать наше поле в целом становится чем-то вроде ссылки на особые обстоятельства в суде.