Елена Полякова - Николай Рерих

Дягилев умел увлечь композиторов и художников, актеров и режиссеров. Обаятельный, уверенный, умеющий быть язвительно-остроумным, умеющий возвышенно вещать, согласно моде: «Мы должны быть свободны, как боги, чтобы сделаться достойными вкусить этого плода от древа жизни. Мы должны искать в красоте великого оправдания нашего человечества и в личности — его высочайшего проявления». Он завоевал Петербург, завоевал Европу. Моложавое лицо, седая прядь в черных волосах, темные усы над свежим ртом — привычный объект серьезных портретистов и карикатуристов всех стран. Не писатель, не искусствовед, не художник, не композитор, не режиссер, не актер… Антрепренер, импресарио, что ли? Но импресарио, умевший быть и режиссером, и либреттистом, и актером, и хореографом, умеющий заразить художников не только верой в нужность будущего спектакля, но самим образом его умеющий подсказать деталь художнику, созвучие композитору, мизансцену — актеру. Давно уже не «Сережа, брат Димы Философова», но — Сергей Павлович, monsieur Diagileff. Его ненавидели (как Стасов), с ним судились (как Фокин), его любили… Впрочем, любили его многие. В том числе — Рерих:

«Сергея Павловича мы любили. Он совершил большое русское дело. Творил широкие пути русского искусства. Все, что делалось, было своевременно, несло славу русского народа далеко по всему свету. С годами можно лишь убеждаться, насколько работа Дягилева была верна…»

Непрестанно участвуя в этой «верной работе», принимая предложения Дягилева, Рерих задумывает создание своего театрального зрелища, где не ограничивается ролью художника, выполняющего указания автора и режиссера, но сам хочет быть автором и режиссером.

Осуществляя свой театр в слиянии с «Половецкими плясками», с «Сечей при Керженце», художник обдумывает, ищет — сочиняет (любимое его слово для своих картин) — новое сценическое действо, воплотившее бы ту языческую, древнейшую Русь, которая жила в его полотнах.

В июле 1910 года газетная хроника сообщает: «Академик Н. К. Рерих, молодой композитор „Жар-птицы“ И. Ф. Стравинский и балетмейстер М. М. Фокин работают над балетом под названием „Великая жертва“, посвященном древнеславянским религиозным обычаям. Содержание и постановка Н. К. Рериха».

Замысел очень поддерживает Ремизов. Он тоже сочиняет либретто для неких действ, напоминающих балеты. Называются они «Русалии».

Автор так поясняет это название: «Русалия — плясовое музыкальное действо… Танец по-русски: пляс — плясун — плясать — пляска… В слове пляска — плеск, плесканье… С именем Русь начинается пляска. Русалия и есть русское плясовое действо. Русалия называется балет…»

«Ясня», «Гори-цвет» называются «плясовые действа» Ремизова. Музыку к ним пишут композиторы, увлекающиеся российской стариной, — Гречанинов, Лядов. Рерих пишет эскизы для русалии — «Ночь на Лысой горе». Это русский вариант «Вальпургиевой ночи», созданный в петербургском кабинете, при свете настольной лампы.

…Мертвый царевич Коструг заманивает на шабаш свою живую невесту. Перед царевной мчатся на помеле ведьмы, выползают из-под земли вии, лезут криксы-вараксы, извивается змея Скоропея, проходят двенадцать грешных дев со светящимся камнем-алатырем. Едет на осляти Сатана, погоняет осла гадюкою. Мертвый царевич скалит зубы, чудища точат ножи на царевну, но вот доносится колокольный звон, все пропадает и восходит солнце — «добрый попутчик».

Автор деловито записывает, что танцевать в его балете должны дети, что для полетов ведьм нужно приспособить проволоку — но страшная «Лысая гора» не осуществляется, как все почти, написанное Ремизовым для театра.

Замыслы Рериха находят полное осуществление. Он, как всегда, настойчив и упорен. Он осуществляет на сцене огромную картину из сюиты о древних славянах. Славянское племя славит плясками приход весны, пробуждение природы. Белой северной ночью племя ведет священные игрища, парни умыкают девушек-невест, а старцы, похожие на Гонца, выберут среди девушек жертву богам и принесут эту жертву светлой северной ночью.

Воспоминания о «Снегурочке», о берендеевом царстве возникнут в работе, но все будет здесь суровее, мрачнее — улыбка Островского, светлый лиризм музыки Римского-Корсакова и Чайковского должны смениться экстазом первобытной пляски, глухими и четкими ритмами, объединяющими пробуждение природы и молитвы людей.

Над новым балетом художник — автор либретто — работает вместе с композитором. Рериху нет сорока лет, композитор Игорь Стравинский на восемь лет моложе.

Балеты Стравинского ставит Михаил Фокин в Париже и Петербурге. Головин и Бакст соперничают — сливаются в декорациях и костюмах к «Жар-птице». К «Петрушке» Бенуа пишет лучшие свои декорации — пестрый балаган, где разыгрывается соперничество робкого Петрушки и злого Арапа, петербургскую улицу, где нечисть оседлала трубы доходных домов.

Стравинский увлечен замыслом «Весны священной» не меньше, чем Рерих. Либретто, музыка, декорации, костюмы видятся, звучат, воплощаются одновременно. Сочиняется балет не о спящей красавице, не о принцессах, но о старцах, собирающихся под священным деревом, чтобы слушать шепоты духов. О девушках и парнях, которые водят хороводы над рекой, гадают, свершают обряды. «Землю, еще не проснувшуюся от зимнего сна, утаптывают молодые ноги танцем, заклинают ее расстаться с зимой».

Среди девушек есть подростки, среди девушек есть Щеголиха со множеством мелких косичек, но вместе они составляют слитное, единое племя. Среди них выделяется одна — выделяется волей племени, волей старейших, — выделяется как жертва земле, как избранница богов. Избранница не противится неизбежности, но покоряется ей, и племя славит жертву, которая принесет людям милость богов.

Работают композитор и художник-либреттист долго, вынашивая замысел, не расставаясь с ним во время новгородских раскопок и парижских концертов.

Еще летом 1910 года Стравинский пишет художнику из Парижа в Гапсаль:

«Успех „Жар-птицы“, понятно, сильно окрылил Дягилева в смысле дальнейшей совместной деятельности, и потому я не без основания полагал, что рано или поздно (относительно, конечно) придется ему объявить о нашем с Вами заговоре. Обстоятельства не заставили долго ждать этого. Дягилев предложил мне писать новый балет, на что я ответил, что занят уже сочинением готового балета, о сюжете которого не желал бы до поры до времени говорить.

Дягилева это взорвало! — Как, говорит, от меня секрет? От меня, мол, все делают секреты, то Фокин, то Вы (т. е. я) — я ли, мол, не из кожи лезу, etc. etc, etc. Делать нечего. Вижу, что не выкрутиться, прошу только не разглашать и говорю, что я, мол, с Рерихом задумали нечто. Он (Дягилев) с Бакстом в восторге…