Елена Полякова - Николай Рерих

Без Театра Рериха немыслима история драматического театра двадцатого века.

Без него немыслима история оперного театра двадцатого века.

Музыка всегда сопутствует жизни Рериха. Бетховен, которого так любит Толстой. Вагнер, которого так не любит Толстой. Для Рериха он классичен. «Валькирия» совпадает с его личной темой, с видениями крылатых коней, которые бесшумно мчатся в грозовом небе. «Сколько в ней прозрачности и силы!» — пишет художник о музыке «Полета Валькирий».

Любимая музыка Вагнера, оперы Вагнера будут сопровождать его с первых эскизов к «Валькирии» 1907 года; эскизы к «Тристану и Изольде» — замки с башнями и подъемными мостами, кольчуги и тяжелые плащи рыцарей, домотканые платья Изольды и ее дам. Но основой Театра Рериха будут все-таки отечественные оперы.

В 1909 году Дягилев заказывает художнику эскизы декораций для «Князя Игоря». Опера Бородина входит в число тех произведений, которыми Сергей Павлович хочет поразить и поражает Париж во время своих первых «Русских сезонов».

Поражает афишей — прозрачная фигура балерины, белый силуэт на синем фоне: у Серова не было ничего под рукой, он написал Анну Павлову на грубой синей бумаге, в какую обертывали сахарные головы. Поражает «Борисом Годуновым» — колокольным звоном, воплями народа, Шаляпиным в парчовом одеянии русского царя. «Половецкими плясками» на фоне картины Рериха.

Тема Востока, так волновавшая художника, находит здесь выражение настолько законченное, гармоничное, можно сказать — совершенное, что «Половецкий стан» Рериха становится сразу же классикой театральной живописи, как бы символом свершений русского театра начала века.

Сдержанный Валентин Александрович Серов пишет Рериху: «Поздравляю Вас с успехом декораций Ваших в Париже — они и мне (эскизы) очень понравились».

Восторженный Санин пишет Рериху: «Если бы не существовало тебя, надо было бы для „Игоря“ выдумать и родить».

А через много лет художник получит телеграмму Дягилева: «„Половецкий стан“ выдержал 500 представлений во всех театрах мира».

«Половецкий стан» Рериха — не орнаментальный, нежный Восток персидских миниатюр, не ковры и стрельчатые окна гарема. Этот Восток раскинулся в рыжей выгоревшей степи войлочными шатрами под золотым солнцем — простор, воля, бунчуки с конскими хвостами возле юрт:

На огромной сцене театра «Шатле» ставит Фокин не танцы — именно пляски половцев и девушек-пленниц, широкоскулый степной хан в кожаной одежде, с кривой саблей у пояса соблазняет пленного князя:

Россия — повернутая лицом к Востоку, слитая с Востоком… Французы валом валят в театр, оценки парижской прессы кажутся даже преувеличенными. В русских газетах, пожалуй, не встретишь таких дифирамбов, какие печатает на страницах «Фигаро» весной 1909 года художник Жак Бланш: «Что касается декораций „Игоря“ Рериха, то уже с самого начала это — сплошное очарование для взора. Персидские миниатюры, ослепительные в своих безумных красках, индийские шали, цветные стекла Notre Dame или же ярко-зеленый сад, где цветут гераниумы, вечером, после бурного дня, — вот о чем заставила меня грезить эта изумительная картина»…

Надо отдать справедливость критикам — они не только славословят — анализируют спектакли, не просто констатируют, что Париж покорен, но объясняют, как удалось им покорить Париж, раскрывают своеобразие вклада русских художников в искусство двадцатого века, предрекают влияние этих художников на мировое искусство будущего.

Жан Водуайе соединил оперативность журналиста и проницательность искусствоведа, определяя главное в искусстве «русских волшебников»:

«Русские декорации синтетичны и, не рассеивая внимания тысячью мелких, заботливо законченных подробностей, довольствуются соединением двух-трех цветов — золота и лазури, золота и гераниума, изумруда и коралла, изумруда и цвета crème. И этого оказывается достаточно, чтобы произвести очень сильное впечатление, позволяющее зрителю дополнить воображением все, что опущено, но о чем легко можно догадаться.

Главное значение придано декорации заднего плана. На первом плане мало аксессуаров и нет этих штампованных искусственных растений, столь излюбленных нами. Минимум пратикаблей, отсутствие приспособлений: просто — разрезанные полотна опускаются с колосников, и на них художники — враги реальных изображений — кладут сильными мазками большой кисти пятна, которые вблизи сбивают с толку, но издали образуют целые аккорды таинственных сочетаний. И никогда эти русские не упускают из виду, что декоратор, как и художник, имеет привилегию и выгоду условности.

Французские декораторы в своем чересчур добросовестном искусстве достигают того, что зритель говорит: „Как это похоже“. Русские более честолюбивы. Они заставляют нас сказать: „Наши мечты побеждены“…

Причина этой общей гармонии элементарно проста: все дело в том, что один и тот же художник исполняет макеты декораций и рисунки костюмов. Поистине поразительно, что для открытия этого принципа понадобились целые века!»…

Это справедливо по отношению к декорациям Бенуа и Бакста, Головина и Рериха. Актеры падали на колени, простирали руки, пели дуэты и арии, одетые в прихотливо легкие костюмы по эскизам Бенуа, в тяжелые расшитые одежды по эскизам Рериха.

Рядом с «Половецкими плясками» видят парижане псковские церкви и узорный царский шатер, написанный Рерихом для «Псковитянки». Следующие сезоны приносят на Елисейские поля музыку «Шехеразады» на фоне иного, изысканного Востока, увиденного Бакстом, приносят жалобы Петрушки в балагане, расписанном Александром Бенуа. Фокин, Стравинский, Анна Павлова, Карсавина, Нижинский, Шаляпин… Прав Бенуа: «Не Бородин, и не Римский, и не Шаляпин, и не Головин, и не Рерих, и не Дягилев были триумфаторами в Париже, а вся русская культура, вся особенность русского искусства, его убежденность, свежесть и непосредственность, его дикая сила».

Задумывая показать во Франции «Садко» Римского-Корсакова, Дягилев хочет, чтобы декорации, костюмы второй картины сделал Рерих. Пишет ему в 1910 году из отеля Скриба, с улицы Скриба: «Вижу это действие в твоих красках, с очень русским лесным зеленым пейзажем, непременно с соснами и елями, а не с хорошенькими „поэтическими деревцами, как у нас принято изображать…“» В постскриптуме письма Дягилев замечает: «Досадно, что Стравинский не поспеет к весне с балетом…» Рерих будет писать декорации для «Садко», будет варьировать своего «Игоря» для русской оперы, для английской оперы, для американской оперы — белокаменный собор встанет на холме Путивля, Ярославна взойдет рано утром на деревянную городскую стену. Будет писать терема, синее океан-море для «Царя Салтана», идольское капище, Древний Киев, славянские мотивы для «Рогнеды», алых коней, которые сшибаются в смертной схватке — занавес для «Сечи при Керженце».