Елена Полякова - Николай Рерих

Жизнь Рериха здесь — непрерывное ожидание и надежда. Надежда на возвращение в Петроград. Надежда на превращение Сортавалы в Сердоболь. Надежда на то, что кончатся войны, что вздохнет и оправится от ран новая Россия, граница которой так близка.

Возвращается здоровье в сортавальской тишине. Отступают боли и удушье. А здоровый Николай Константинович не может проводить время в праздном ожидании. Даже постоянно работая над картинами, не может жить только работой над картинами. Исхожены, изъезжены, можно сказать, исплаваны окрестности города. Посещен Валаам — остров встречает Рериха китежским колокольным звоном и расспросами монахов, которые одновременно сетуют на отрезанность свою от России и благодарят бога за то, что они отрезаны от большевистской России, которой вовсе не нужны схимники и послушники. Живут Рерихи не только в Сортавале, но и на острове Тулола, что простерся неподалеку своими лесами и скалами. Туда приходят рыбачьи лодки и снова уходят, скользя белыми парусами по синей воде. Там совсем уж тишь и глушь, тропинки, уводящие в леса и скалы, по которым можно идти бесконечно, как пишет Рерих в новых стихотворениях:

Или:

Дата этих стихотворений — 1918. Год начала гражданской войны, год голодного Питера, лежащего в сугробах, по которым рабочие и профессора везут детские саночки с пайковой воблой. В Сортавале — ладожский ветер, тишина, слухи. Еще тише на Тулоле, где даже и слухов нет.

Повесть, написанная там в 1918 году, называется «Пламя».

По форме это повесть-письмо: письмо в измятом холщовом конверте пришло издалека, от человека, живущего где-то на северном острове:

«На горе стоит дом. За широким заливом темными увалами встали острова. Бежит ли по ним луч солнца, пронизывает ли их сказка тумана — их кажется бесчисленно много. Несказанно разнообразно.

Жилья не видно.

Когда солнце светит в горах особенно ярко — на самом дальнем хребте что-то блестит. Мы думаем, что это жилье. А, может быть, это просто скала. Налево и сзади — сгрудились скалы, покрытые лесом. Черные озерки в отвесных берегах… По лесам иногда представляются точно старые тропинки, неведомо как возникшие. Незаметно исчезающие…»

Молчаливый человек на сойме — парусной лодке — привозит еду, книги, письма и снова уплывает: «Но человекообразием мы все же не покинуты. В облачных боях носятся в вышине небесные всадники. Герои гоняются за страшными зверями. В смертельных поединках поражают темного змея. Величественно плавают волшебницы, разметав волосы и протягивая длинные руки. На скалах выступают великие головы и величавые профили, грознее и больше изваяний Ассирии. Если же я хочу посмотреть на труд, войну, восстание, то стоит подойти к ближайшему муравейнику. Даже слишком человекообразно…»

Автор этого письма — известный художник — подробно излагает свою жизнь и историю отъезда на остров, достаточно странную, во всяком случае — необычную.

Этот художник был поглощен живописью, одержим ею. Другие люди отдавали искусству часть своего времени, он — все время. Мастерская, холсты, палитра, сюиты картин. Новая живописная сюита имеет огромный успех на выставке; известный издатель предлагает сделать репродукции картин. Художник отправляет в типографию точные копии своих картин. Получает вскоре известие: «Печатня сгорела. Картины погибли».

Оказывается, погибшие копии были застрахованы издателем как подлинники. И когда художник снова выставил подлинные картины, зрители и критики, приняв их за ухудшенные повторения, за копии, все время восхищенно, с сожалением вспоминали первую выставку «подлинников».

Художник ничего не может доказать: «Тогда пылало алое пламя. Пламя гнева. Пламя безумия. Оно застилало глаза».

Потрясенный случившимся, он уезжает в глушь, к огромному озеру, на острова. Там утихает алое пламя гнева, застилавшее его взгляд, там он спокойно читает газетные сообщения о своей смерти: «Знаю я, что работаю. Знаю, что работа кому-то будет нужна. Знаю, что пламя мое уж не алое. А когда сделается голубым, то и об отъезде помыслим».

Сюжет этот объединял реальные факты жизни художника. Слухи, доходившие до него: слишком уж плодовит Рерих, невозможно, чтобы человек один мог написать сотни, тысячи картин. Пропажу тех восьмидесяти эскизов, которые уплыли в 1906 году за океан, долго были скрыты от глаз таможенной упаковкой и наконец разошлись по музеям и гостиным Нового Света. Судьбу картин, оставшихся в Швеции в недавнем 1914 году, когда Балтийская выставка была прервана событиями мировой войны. В Петроград они ее вернулись — до сих пор ждут своей участи в порту Мальмё.

И, конечно, в повести вспоминается реальное пламя, поднявшееся в Москве над домом в Петровских линиях, где находилась типография и издательство Иосифа Кнебеля. «Патриоты»-погромщики, которые били немцев и расхищали их магазины, бесчинствовали повсюду, бесчинствовали они и на Неглинной. На улицу выбрасывали рояли и ноты, картины и книги. В Петровских линиях нога тонула в бумаге, в обрывках холстов. На холстах виднелись следы красок — собрание картин у Кнебеля было первоклассное. В грязи и листы книги Александра Павловича Иванова о Рерихе и готовые оттиски картин-иллюстраций.

Рукопись этой книги существовала в единственном экземпляре — копии у автора не осталось. Книга так и не увидела света. Пожар, пепел, смешанный с грязью, претворились у Рериха в образ пламени, которое всегда было для него символом гнева и разрушения.

Эти раздумья о «пламени гнева» важны для художника. Но они не трогают людей, которые борются за осуществление реальной свободы и мира. За землю для крестьян, за хлеб и работу для всех. Идея повести «Пламя» с его призывом к миру и прекращению вражды чужда белым. Идея повести «Пламя» с его проклятиями «безумию толпы» чужда красным, сражающимся под пламенным знаменем. Для них пламя — символ не гнева, не безумия, но очищения и справедливого боя за свободу, символ Великой Революции.

Поэтому так несвоевременно, так наивно звучат эти заклинания «алого пламени», от которого «надо спастись бегством». Конечно же, художник стоит здесь на позициях абстрактного, внеклассового гуманизма — конечно, эта позиция глубоко чужда новой России, которая самоотверженно борется за новую жизнь под алым знаменем.