Леонид Кацис - Владимир Маяковский. Роковой выстрел

Тексты подобного рода существуют и еще, однако нас сейчас интересует не столько еврейская этнография русско-еврейского Нью-Йорка, сколько те политические события и обстоятельства, которые сопровождали поездку Маяковского в Нью-Йорк. И самым главным из этих событии было событие трагическое.

Маяковский прибыл в Нью-Йорк 30 июля 1925 года и поселился на четвертом этаже того же дома № 3 по 5-й авеню, где этажом ниже жил председатель правления Амторга Исайя Хургин. Однако 27 августа, в 7 часов вечера, Хургин и видный троцкист Склянский утонули, катаясь в лодке по озеру.

Тогда же Маяковский писал Лиле Брик, что «несчастье с Хургиным расстроило визовые, деловые планы» [222].

Это трагическое событие хорошо известно в маяковсковедении и многажды упоминалось в связи с обстоятельствами американской поездки Маяковского. Упоминалось оно и в мемуарах Шахно Эпштейна, который вернулся из Америки в СССР конце 1920-х годов. Однако нам не приходилось видеть, чтобы кто-то исследовал связи в круге И. Хургина, Л. Тальми, Ш. Эпштейна и других с точки зрения их участия в еврейском коммунистическом движении и в России, и в Америке.

А связи эти не менее интересны, чем троцкистские, еврейские контакты Хургина. К сожалению, для восстановления этих связей нам придется воспользоваться в качестве исторического источника трагическим документом – материалами процесса по делу Еврейского антифашистского комитета. До этих лет не дожил Шахно Эпштейн, поэтому ему, к счастью, не пришлось вступать в дискуссии на эту тему со своим неизбежным подельником. А вот Леон Тальми оказался жертвой этого чудовищного судебного спектакля. Тем не менее имя покойного Ш. Эпштейна упоминалось на суде много раз, в том числе и в выступлениях Л. Тальми, однако не в связи с Маяковским.

Вот чем предваряются выступления и показания Тальми в доступной нам книге: «Тальми дал подробные объяснения по поводу своей политической биографии, особенно после возвращения из Америки» [223].

Напомним, что полностью материалы процесса, не говоря уже о следствии, никогда не публиковались.

К сожалению, все интересующие нас сведения о коммунистической жизни еврейского Нью-Йорка оказались малоинтересны составителям этой странной выборки текстов процесса.

Мы вынуждены пользоваться тем, что они нам предоставили. Однако и этого достаточно для оценки интересующей нас ситуации.

Итак:

Председательствующий: Вы прибыли в Петроград?

Тальми: Хотя я и пробыл в Америке 5 лет, но чувствовал себя неакклиматизировавшимся там, и после Февральской революции я поехал на родину».

Как видим, эти слова Леона Тальми полностью совпадают с мемуарами Элли Джонс, которая не могла знать текста стенограммы.

Цитируем далее:

« Председательствующий: И тогда же связались с еврейскими националистами?

Тальми: Одним из членов этой партии был Моисей Кац – сотрудник газеты «Дер-Тог».

Председательствующий: Это была партия территориалистов. И ее ЦК был в Петрограде?

Тальми: Нет, ЦК там не было.

Кац познакомил меня с представителем ЦК партии «СС» (социалистов-сионистов). Это был Хургин Исайя Яковлевич. Вскоре эти две партии, «социалисты-сионисты» и «еврейские социалисты», объединились в партию «Фарейнигте». Полное название ее «Объединенная социалистическая еврейская рабочая партия».

Председательствующий: Значит, в 1917 году, прибыв в Петроград, вы пошли по националистической линии?

Тальми: Да. Я был связан с этим движением, так как мало знал другие партии. Хургину меня представили как молодого журналиста и бывшего члена ЦК партии социалистов-территориалистов. Хургин мне сказал, чтобы я поехал в Киев, где предполагался выпуск газеты, редактором которой намечался Кац, а мне было предложено поступить на работу в редакцию этой газеты» [224].

Далее Тальми говорит о своих статьях, посвященных рабочему движению в Америке. Затем Тальми говорит о своей биографии времен Гражданской войны и сообщает важные сведения о своей деятельности в 1920 году: «В первое время моего пребывания в Москве – это с сентября 1920 года – мне была поручена специальная работа.

Председательствующий: В чем заключалась эта работа?

Тальми: Намечалась мирная конференция с Польшей в Риге, и мне было поручено от еврейского отдела Народного комиссариата национальностей составить меморандум о погромах и грабежах, учиненных белополяками над евреями на Украине и в Белоруссии» [225].

После этого через некоторое время Ш. Эпштейн посоветовал А. Тальми обратиться в Исполнительный комитет Коминтерна с просьбой послать его в Америку [226].

Здесь мы сделаем небольшое отступление, касающееся уже Лили Брик и ее матери Е.Ю. Каган.

Трудно сказать, существует ли прямая связь между деятельностью Тальми при подготовке советско-польских переговоров и пребыванием Лили Брик в Риге или нет. Однако всю свою переписку в 1921–1922 годах Лиля Брик вела через дипкурьеров, она ждала визы в Лондон, где в советском торгпредстве работала ее мать. Для того, чтобы получить долгожданную визу, Маяковский и Брик предприняли целую операцию по оформлению для Лили Брик командировки в советское торгпредство в Лондон в качестве художника. Этому посвящены и соответствующие письма [227]. Характерно, что наиболее важные и личные письма, включая и письмо о командировании Л.Ю. Брик в Лондон, передавались через печатавшегося в ЛЕФе будущего известного лингвиста Г.О. Винокура, работавшего в Риге заведующим Бюро печати полпредства РСФСР в Латвии.

На этом фоне большой интерес обретает письмо Лили Брик Маяковскому от 11 ноября 1921 года: «Сладенькие мои детки, курьер вчера не приехал, и я в горе, что нет письма. Попробуйте писать по почте – не заказным.

Интересно, едешь ли ты, Волосик, в Харьков?

Познакомлюсь сегодня с еврейским футуристом – поэтом (фамилию забыла). У них скоро выйдет сборник, в кот. будет статья на жаргоне, «о Маяковском». Сегодня вечером он придет ко мне за «Все» и будет читать свои стихи. Обещал познакомить со всей группой. Сегодня же иду обедать в латышскую футуристическую столовую: попробую там узнать про футлатышей. Обидно, что потеряла столько времени. Винокур ни черта не знает!» [228].

В письме от 14 ноября Л.Ю. Брик сообщает: «Познакомилась с еврейскими футуристами – славные малые. Бываю у них в еврейском Arbeitheim’e. Один из них – Лившиц – переводит «Человека» на еврейский язык и пишет «о Маяковском» большую статью. Заставили меня читать им «Флейту» и сошли с ума от восторга; на днях буду читать «облачко» и т. д. <���…> Просила евреев переписать мне кое-что латинскими буквами – тогда пришлю» [229].

Забавно, что идишские стихи на латинице могли быть понятны и интересны членам ЛЕФа. Впрочем, их противники-имажинисты прямо печатали «еврейский» имажинизм на еврейском языке в своих изданиях…