Коллектив авторов - Блокадные нарративы

Там же. С. 75.

Там же. С. 84.

См. стихи: «Так вот она какая. Вот какой» (Там же. С. 86–87), «О да, простые, бедные слова» (Там же. С. 87), «Я знала мир без красок и без цвета» (Там же. С. 88), «Стихи о себе» (Там же. С. 88–89).

Берггольц О . Блокадный дневник. С. 220.

Из стихотворения «О, не оглядывайтесь назад» ( Берггольц О . Собрание сочинений. Т. 2. С. 96–97). Дневник Берггольц от 20 мая 1942 года включает в себя строки, которые предвосхищают окончание этого стихотворения ( Берггольц О . Блокадный дневник. С. 223), – они адресованы Г. П. Макогоненко, а не ее покойному мужу.

Берггольц О. Блокадный дневник. С. 108.

Там же. С. 115.

Берггольц О . Дневные звезды. Л.: Советский писатель, 1960. С. 151.

Берггольц О . Собрание сочинений. Т. 2. С. 87.

Известные биографические обстоятельства написания цикла в основном сводятся к следующему. После начала войны Геннадий Гор, к этому моменту видный, активно публикующийся ленинградский прозаик, вступил в 1-ю Кировскую дивизию Народного ополчения, в составе которой около трех месяцев работал военкором в газете «За Советскую родину»; в ходе отступления вернулся в Ленинград (см. об этом, в частности: Новоселов Н. Д . Взвод писателей // Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны. М., 1966), затем пережил в Ленинграде первую блокадную зиму и в апреле был эвакуирован в деревню Черная под Молотовом, где с осени уже находилась его семья. Девяносто шесть небольших стихотворений (от двух до пятидесяти стихов) были написаны в период с июня 1942 года по конец 1944 года, первые из датированных, по-видимому, сразу после прибытия в Краснокамск. Рукописи Гор сохранил до конца жизни, но, насколько известно, никогда никому не читал и не показывал – в отличие от некоторых других текстов, написанных до войны и неопубликованных.

«Последним обэриутом» назвал Гора его австрийский публикатор и переводчик Петер Урбан, в статье которого намечен круг поэтических источников цикла, определивший дальнейшее обсуждение стихов Гора как в первую очередь «постобэриутских». См.: Gor G . Blockade. Gedichte. Wien, 2007.

См.: Рахманов Л. Из воспоминаний. Геннадий Гор // Нева. 1984. № 6. С. 110–117; Ласкин А. Квадратура Гора // Toronto Slavic Quarterly. 2011. № 38. С. 253–268; Гранин Д. Причуды моей памяти. М., 2009. С. 175–187; Битов А. Перепуганный талант, или Сказание о победе формы над содержанием // Звезда. 2000. № 10. Менее содержательный, но характерный комментарий см. в: Бобышев Д. Я здесь (продолжение) // Октябрь. 2002. № 7.

В обоих случаях отразивших только первый, в полной мере ученический и демонстративно экспериментальный этап творчества Гора ( Гор Г. С . Корова: Роман; рассказы. М., 2001; Гор Г., Рахманов Л., Слонимский М. Факультет чудаков. СПб., 2004).

Ср., например, авторов, по мысли Валерия Шубинского, имевших творческое «альтер-эго»: Андрей Егунов, Дмитрий Максимов, Павел Зальцман, Геннадий Гор: «Добротный советский прозаик с немного формалистическим прошлым Геннадий Гор – и некая полубезумная, горящая и болящая сущность, воплотившая книгу блокадных стихов» ( Шубинский В. Павел Зальцман. Сигналы страшного суда (рецензия) // OpenSpace.ru. 2011. 22 марта (http://os. colta.ru/literature/events/details/21273).

См., например, страницу Гора в краудсорсинговой базе данных «Лаборатория фантастики»: http://fantlab.ru/autor1633.

Юрьев О. Заполненное зияние – 2 // Он же. Заполненные зияния. Книга о русской поэзии. М., 2013. С. 60–61.

Там же. С. 186.

См. наблюдения над стилем ранней прозы Гора в послесловии к указанному выше переизданию: Сухих И. Трое из двадцатых // Гор Г., Рахманов Л., Слонимский М. Факультет чудаков. С. 453–462.

См.: Резец. 1929. № 52. С. 7.

См. об этом рассказе, помимо указанных статей Александра Ласкина и Олега Юрьева, обличительный комментарий Анатолия Александрова ( Александров А. Эврика обэриутов // Ванна Архимеда. Л., 1991. С. 10–11), прямо противоположный интерпретации критиков в 1933 году (см., например: Мунблит Г. О Геннадии Горе и его критиках // Литературный современник. 1939. № 6. С. 128–131), и подробный комментарий Станислава Савицкого, помимо прочего, предлагающего альтернативный контекстуальный ряд для фигуры Гора: «Для Михаила Бахтина, Лидии Гинзбург, Геннадия Гора, Михаила Лифшица, Абрама Роома или Виктора Шкловского оппозиционность или конформизм не были способами существования в советском обществе. У каждого из перечисленных интеллектуалов и у многих их современников была своя история взаимоотношений с государственной машиной управления культурой» ( Савицкий С. Авангард на службе диалектики: Геннадий Гор, Изорам и пуризм // (Не)музыкальное приношение, или Allegro affettuoso : Сб. статей к 65-летию Бориса Ароновича Каца. СПб., 2013. С. 422).

Уже в книге «Живопись» (1933) одна из новелл («Колхозные ребята») на самом деле является фрагментом не допущенного к печати романа «Корова» с переписанной нарративной рамкой.

Дружественные Гору литераторы даже вынуждены выступить в печати в его защиту, поскольку речь шла не столько об идеологии, сколько о литературной квалификации Гора (см.: Дымшиц А. Мысли вслух: Полемические заметки // Резец. 1939. № 11/12. С. 23–24; Берггольц О. Большие пихтовые леса // Литературный современник. 1940. № 7. С. 164–166). К 1941 году в ленинградских журналах появляются эпиграммы, авторы которых иронизируют над однообразием прозы Гора: «Он, обглодав свою тайгу, / Промолвил: “Больше не могу…”» и т. п. Несмотря на это, стремление Гора к многократной реэксплуатации сюжетов, персонажей и даже отдельных фрагментов текста прослеживается со второй половины 1920-х до 1970-х годов.

Позже вошедшем как фрагмент в повесть «Панков» (Литературный современник. 1940. № 7. С. 3–49).

Гор Г. Надо быть уткой // Резец. 1938. № 19. С. 23. Отметим, что в приведенной цитате Гор отчасти фальсифицирует собственный ранний опыт, когда его проза не была ни аскетичной, ни лишенной метафор – напротив, предельное упрощение синтаксиса и наивной образности характерно для него именно в 1930-х годах.

О повести Пришвина «Женьшень» Гор в 1939 году пишет словами собственной прозы, как кажется, прямо относящимися к написанным через три года стихам: «Край, который Пришвин описывает, оживает, становится как бы героем. Как в сказке, у Пришвина героем может быть не только человек, но и речка, дерево, олень, утка, трава. Все живое. А что на первый взгляд и не живое, достаточно Пришвину притронуться, чтоб оно ожило» ( Гор Г. Пришвин и детство // Резец. 1939. № 2. С. 23). Последнее означает не то, что перечень источников для Гора, открытый Велимиром Хлебниковым, Константином Вагиновым и обэриутами, продолжается (среди прочего) Пришвиным, но то, что Гору была свойственна концептуальная унификация индивидуальных художественных систем, снимающая практически любые эстетические противоречия.