Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Город со стенами в пору ночную превращается в тюрьму, в грешный монастырь без Бога. Все жители суть его узники запертые в своих каменных домах-бараках, комнатах-камерах. За безопасность сполна уплачено свободой. Парадоксально, но именно средневековые города-тюрьмы назывались и являлись на деле «вольными городами», гарантирующими наибольшее количество прав и свобод. Свобода внутри стен, к тому же обеспечивалась и гарантировалась в основном кошельком: расходами на стены и стражу, еще более — обильными податями сюзеренам.

Здесь все заключены: и бургомистр, и титулованные особы, и бюргеры-буржуа-мещане (что о разных языцах ведется от одного значения «горожанин» да и превращается в примерно одно и тоже), блюстители, стражники и жулики, священники и стряпчие, гулящие девицы и девицы на выданье. Всех уравнивает скрипучий, лязгающий поворот ключа городских ворот. И всяк горожанин ведает, что Тюрьма это Судьба.

Потому ворота, тонкая перегородка между мирами Покоя и Хаоса прирастает слоями: ров с подъемным мостом, предвратные укрепления, воротные башни. Само укрепление очень скоро превращается в подобие шлюза, состоящего из камер-засад.

Крепость тоже может уйти из города, превратившись в замок. Человек Военный слишком буквально понимает заповедь my house is my castle [39] (англ.) мой дом — моя крепость , зная только что «моя крепость — мой дом» означает поселение из одних башен и стен, где все жилые помещения — казармы, где казематы забиты основной утварью военного — оружием. Жилище Силы в чистом виде. Пристанище самодостаточной власти, возвышающейся над округой, подобно готическому костелу. Хотя в практических возвышаться ему надо для лучшего наблюдения за округой, надзором за приближающимся противником который не сможет навязать или сколотить столь высокие лестницы, чтобы взобраться на донжон. Порой, при известном развитии архитектурного искусства, замок оказывается красивей иного собора. Идея власти земной, практичность соперничает с властью духовной, с полетом фантазии. Противоположности сходятся воедино, как в аббатстве Сен-Мишель и во многих прочих, как это сплелось в поздних (по меркам средневековья) замках Луары где эстетика укрепления уже лишенная военного смысла превращается в манифестацию Просвещенной Власти.

Но, странное дело, современному взгляду остатки старинных укреплений представляются чистым декором лишенным всякого военного умысла. Вслед за этим впечатлением рождается представление о прошлых веках как о чем-то игрушечном, детско-юношеском, романтически — куртуазном.

Трудно представить в век ракет, танков, авиабомб и автоматических винтовок как можно было сражаться только копьем и щитом, как можно стрелять только стрелами на сто шагов, как можно биться на винтовых лестницах короткими мечами, резать горло врагу в закоулках. Когда враг глаза в глаза. Когда чудом техники считались катапульта, баллиста и еще более экзотическая фрондибола.

Идея защиты в Городе проникает повсюду. Защитившись прежде всего от непогод, люди строят крепкие дома и амбары против главного своего врага — иных людей. My house is my castle и каждый дом становится крепостью, чтобы и от воров, и от мстительных соседей, от самоуправных властей, а доведется и от пришлого супостата. Главные улицы рассыпаются лабиринтом переулков с множеством поворотов, углов, за каждым из которых может встать баррикада, из каждого окна пролиться кипяток, с каждой крыши падать черепица. Крепкие двери, запираемые на ключи комнаты, прочные ставни и сальные решетки на окнах, дубовые, окованные железом сундуки, а то и сейфы, тайники в стенах, где шкатулки, набитые коробочками со всякой драгоценной бижутерией. Истинная крепость бюргера.

Улочки словно артерии и вены кровотока организма. От артерий «сок жизни» движущийся к капиллярам, все уже и уже превращаются в узость тупиков, куда не только удобно затискивать врага, но можно развивать контратаку, поскольку отбиваемые пяди мостовых будут все шире и шире, словно витки раковины вылезающей на свет божий улитки.

Сытое брюхо, набитый живот, гарантированный достаток, надежно укрытый от напастей вот дом среднего горожанина, крепкого бюргера. Язычество исповедуемое телом, независимо от того чего жаждет душа в данное время. Горожанин — богач в глазах деревенского жителя. Город — сосредоточие богатства, набитый сокровищами каменный сундук, капище прожорливых языческих богов, требующих ежедневных обильных приношений diis ignotis [40] (лат.) неведомым богам , жиреющий и поглощающий окружающие пашни, холмы, болота.

Богатство, разлившись вширь, тем не менее тяготеет к центру. Там, чуть в стороне от власти и от главного храма, вырастает его живое сердце — биржа, бывший рынок. Рынок без товаров, что лежит на дальнем складе на окраине или в чулане у некого иностранца живущего за семью морями. Продаются и покупаются не сами товары, но только бумажки с их названиями и количеством. Вокруг биржи раздуваются финансовые легкие с вакуолями конторок-офисов, нарастающими этажами деловых небоскребов. Это не духовное устремленные ввысь — к Богу, не зубчатые готические шпили, воздушные шары церковных куполов или свечки минаретов. Это не башни власти, возвышающиеся для обозрения окрестностей, символизирующих незыблемость иерархий. Еще более демонстрация возвышения над всеми, поскольку главная услада монарха, его привилегия обозревать свою державу, смотреть на макушки своих подданных сверху.

Нет — небоскребы делового центра сплошь набитые клетушками контор-офисов это стопка монет. Рядом еще одна и еще, и еще вырастают по мере приращения капиталов. Силуэт центра современного города (с его эталоном — Манхэттеном) более всего напоминает столбцы биржевого индекса, ленту индикатора. Там люди не делают ничего осязаемого не пишут картин, не мастерят поделки, не ставят опытов. И при этом у них нет ни минуты свободного времени, поскольку «time is money» [41] (англ.) время — деньги . Они постоянно что-то что подсчитывают, плодят бесконечные бумажки, просматривают нескончаемые таблицы индексов, беспрерывно кому-то звонят, принимают партнеров, спешат на деловые встречи, они не съедят завтрак, обед и ужин в простоте, даже не выпьют кофе — обязательно в компании обсуждают нечто важное за пережевыванием бифштекса. Занятие понятное всем горожанам: люди «делают деньги». Небоскреб — столб богатея-столпника взгромоздившегося наверху, демонстрирующего всем свои возможности, поскольку добрая вывеска — реклама солидности, залог вечности богатства. Вспомните название центрального собора Нью-Йорка? Это вам и сами обители «большого яблока» затрудняться назвать. Поскольку соборная площадь «города Желтого Дьявола» — Wall Street [42] (англ.) Уол-стрит , а Главный Собор — Биржа.