Франсуаза Барб-Галль - Как говорить с детьми об искусстве.

Бояться нечего: он красный, а значит его уже сварили, иначе он был бы серовато-коричневый. Но красный цвет выделяет его на общем фоне и действительно придает ему устрашающий вид.

Действительно, кажется, что фрукты вывалены на блюдо в полном беспорядке. А вверху, на крышке шкатулки, обтянутой голубым бархатом, лежат раковины. В реальной жизни мы вряд ли увидели бы все это вместе и в таком количестве, но зато в картине мы имеем великолепный фейерверк красок.

На столе: он хорошо виден в правом углу картины. Остальная часть стола закрыта темно-зеленой скатертью. Слева складки ткани слегка поблескивают.

Да, на картине можно заметить три бокала различной формы. Они предназначены для разного вина: например, в широком бокале наверху справа — белое эльзасское вино. Художник предлагает нам угощение на выбор и на любой вкус.

В кувшины подобной формы наливалось вино. Он сделан из перламутровой раковины, оправленной в золото. Отражая свет, перламутр переливается всеми цветами радуги. Во время обычной, будничной трапезы такие дорогие предметы на стол не ставились. Художник помещает кувшин немного в стороне от всего остального и тем самым как бы приглашает нас полюбоваться им.

Кажется, будто омар живой

Красный цвет всегда создает ощущение движения. Кроме того, клешни омара выступают за край тарелки, словно он пытается что-то схватить. Художник хотел, чтобы омар сразу привлек наше внимание, как дорожный знак, предупреждающий об опасности. Поскольку омар передвигается боком, как краб, он традиционно символизировал лицемерие. Вводя омара в свою картину, художник предостерегает нас от превратных мыслей и неправедных поступков — и напоминает, что внешний вид бывает обманчив.

Это позволило художнику использовать красивый, яркий завиток кожуры для того, чтобы уравновесить передний план. Наполовину очищенный лимон — излюбленный мотив многих натюрмортов. Он позволяет остановить мгновение на лету: снятая кожура еще держится, но вот-вот оторвется и упадет. Для живописцев это был один из способов отобразить мимолетность и непрочность сущего.

В давние времена было принято коллекционировать раковины: их ценили за изысканность расцветки и разнообразие форм. Такой обычай жив и сейчас: когда идешь по берегу моря и находишь раковину, всегда тянет ее поднять и унести с собой. Точно так же за городом всегда хочется нарвать букет цветов. В раковине есть что-то экзотическое, связанное с дальними краями, с океанскими просторами… А еще говорят, что, приложив раковину к уху, можно услышать шум морских волн. Это, конечно, неправда: на самом деле мы слышим эхо тока собственной крови, но думать, что это шум моря, все равно приятно. Раковины, как и омар с креветками, ассоциируются с загадочным миром океана, а фрукты и листья винограда — с растительным богатством земли.

Для украшения — складки придают рельефность фону картины и позволяют показать игру света и тени. Кроме того, занавес всегда связан с театральным зрелищем и сообщает картине праздничность. Дело происходит не просто в комнате обычного дома: это некий театр. Создавая свою «мизансцену», живописец соединяет разные элементы натюрморта в один великолепный спектакль.

Обычно в таких шкатулках хранили драгоценности. Возможно, они там и лежат, но мы их не увидим: содержимое шкатулки от нас скрыто. При всем изобилии и разнообразии того, что представлено на картине, в ней остается и нечто недоступное нашему взору. Шкатулке отведена важная роль: она восстанавливает справедливое равновесие, храня свою тайну и как бы говоря, что невозможно все видеть и все знать. Вдобавок художник выбрал для нее голубой цвет — как раз тот, которого недостает в пестрой россыпи фруктов.

Стол действительно накрыт для ужина?

Вряд ли художник имел это в виду. Он просто хотел создать ощущение изобилия. Не случайно сюда попали плоды, созревающие в разное время года, — например, виноград и вишни. В эпоху, когда создавалась эта картина — три с половиной столетия тому назад, — все, что лежит перед нами, стоило очень дорого и было доступно только состоятельным людям. Вероятно, здесь показано не то, что хозяева привыкли видеть каждый день у себя на столе, а то, что они вообще могли себе позволить. Это касается и богатой сервировки — тарелок, бокалов и кувшина.

Если бы мы видели только красивую шелковую ткань, это был бы ограниченный, чисто поверхностный взгляд; но там, куда скатерть не доходит, заметен простой деревянный стол, без всяких прикрас. Скатерть, частично скрывая и частично открывая стол, выполняет ту же роль, что и кожура лимона, которую срезают ножом; они — каждая по-своему — обнажают, делают видимой изнанку реальности. Можно сказать, что картина учит нас отличать обманчиво благополучный внешний вид от внутренней, подлинной сути.

Ощущение неустойчивого равновесия, возникающее при взгляде на картину, придает ей особое очарование. Мы наслаждаемся зрелищем изобилия — и в то же время чувствуем, что пиршество недолговечно: все может развалиться, как карточный домик. Фрукты на блюде громоздятся в полном беспорядке, что-то свисает, что-то сползает, соскальзывает… В реальной жизни фрукты уложили бы на блюде более старательно. Картина дает еще один урок: она воспевает достаток и успех — и в то же время напоминает нам, что в любой момент все может рухнуть, в прямом и переносном смысле.

Эта слива — она лежит чуть выше вишен — служит символом быстротечности всего сущего: до того как попасть на стол, она уже стала добычей червей. Ту же мысль иллюстрируют и другие детали: с лимона почти срезана кожура; в бокал налито вино, которое кто-то уже успел пригубить; омар отварен, и можно хоть сейчас приступить к еде, а прекрасные перламутровые раковины и вовсе пусты, моллюсков в них больше нет. Иными словами, в этой жизни нельзя терять время, надо спешить…

Да, много, и они пользовались большим успехом. Художники, которые-как Ян Давиде де Хем— специализировались на такого рода картинах, умели в совершенстве передавать свойства и фактуру различных материалов: бархатистость персика, матово-влажную поверхность виноградин, хрупкость раковины, прозрачность стекла. Натюрморты требовали от живописца поистине виртуозного владения кистью. В XVII веке их охотно заказывали состоятельные голландцы, потому что такие картины как нельзя лучше отражали вкусы и запросы клиентов: они не только воспевали материальное богатство, но и напоминали о бренности и ненадежности земных благ.