Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

— Потому что белый бразилец сказал, что ты нам мало платишь и еще что ты ему велел не платить нам за работу.

Мы говорили на языке пираха, хотя свою первую угрозу он произнес на ломаном португальском: « Эу мата босе » ‘Я убить тебя [18] Порт, ей ‘я’, matar ‘убивать’, voce ‘ты (вежл. разг.), вы’ (прим. пер.). ’.

Если бы я не понимал их язык, я бы тогда погиб. Я старался изо всех сил, чтобы Кохои хорошо понял, что я хочу сказать на его языке. Наши слова раздавались отрывистым стаккато из-за особого звука гортанной смычки, которого нет в английском. Я сказал:

— Xaoi xihiabaihiaba. Piitisi xihixoihiaaga ‘Чужак не платит. Водка дешевая’.

— Xumh! Xaoi bagiaikoi. Hiatiihi xogihiaba xaoi ‘Вот как! Чужак крадет у нас. Племя не хочет его’.

— Это бразилец не хочет вам платить, — продолжил я. — Он хочет только давать вам горькую воду. — Так пираха называют кашасу, бразильскую водку из сахарного тростника. — Потому что она ничего не стоит. А я ему сказал дать вам муки, патронов, сахара, молока и других припасов, но ему жалко.

Пираха не понимали, к чему клонит белый торговец, потому что почти не говорили на португальском. Только несколько человек в селении знали больше пяти-десяти слов и выражений. Ни один индеец не смог бы объясниться на португальском, кроме как при торговле.

Разговаривая, мы спустились дальше к реке. Тут из надстройки на палубе, где была каюта, выглянул Роналдинью и с удивлением обнаружил меня.

Вдруг Кохои крикнул ему: « Пираха мата босе! »

Роналдинью изменился в лице и исчез в каюте. Потом мотор кораблика затарахтел и завелся. Торговец попытался отчалить, но в панике он забыл отвязать конец, и судно не могло стронуться с места. На палубе спал кто-то из индейцев; Роналдинью спихнул его в воду, добрался до каната и обрубил его своим мачете. Потом он молча вернулся в каюту и направил корабль прочь, вниз по течению.

Тукан — индеец, которого Роналдинью сбросил в реку, — вылез из воды, весь мокрый и полусонный. Тут я услышал голос Керен: она вышла на берег посмотреть, что случилось, но ее окружили несколько мужчин, и среди них Ахоабиси — тот, который больше других порывался нас убить. Они стали теснить ее к реке. Я побежал обратно. В это мгновение во мне не осталось ничего от миссионера, лингвиста и просто от культурного человека. Я был готов разорвать кого угодно. Индейцы попятились, бормоча пьяные проклятия, и скрылись в ближайшей хижине. Тут я заметил, что все селение было погружено в темноту; оказалось, что женщины забросали глиной очаги, всегда горевшие в домах, и ушли в джунгли, подальше от своих мужей.

Я сказал Керен вернуться в кладовую, и она сразу зашагала назад. Мы дошли до дома вместе, и когда она отперла кладовую, я взял оттуда один дробовик, который до того отобрал у индейцев. Я проверил, что в нем нет патронов — чтобы никого нечаянно не подстрелить, — и, хотя был измотан, сел в гостиной на скамейку и стал караулить.

К нашей хижине той ночью подходили не раз, но всякий раз я слышал, как одни индейцы предупреждали других: «У Дэна теперь есть много оружия». К утру визитеры приходили уже не драться, а обмениваться товарами: ведь у меня имелись мясные консервы. Индейцы знали, что я их боюсь, и хотели надавить на меня и вытребовать еду. Впрочем, их воинственность еще не испарилась, но теперь они задирали друг друга.

Внезапно их интерес к нам пропал, и они заспорили между собой. Ко мне подошел Ахоапати, еще один мой учитель языка, и стал извиняться за то, что они нам угрожали. Язык у него заплетался: « Ко Хоо. Hiaituhi hi xaaapapaaaai baaaaaabikoi. Baia... baia... baia... baia, baiaisahaxd. Ti xaaaopihiabiiiuga » ‘Слушай, Дэн, у нас голова очень бо-бо-болит. Ты не... не... не... бойся. Я не се-се-сержусь’. Его шорты были запачканы испражнениями, и у него текло по ногам. Правая половина лица была измазана соплями.

Тут Абаги стал прямо перед нашим домом задирать какого-то подростка, размахивая мачете. Мимо нас пролетела стрела: незнакомый индеец выстрелил в другого, но промахнулся. Он стоял возле угла хижины Кохои, метрах в шести от нашей. В меня не стреляли.

Наконец мои силы иссякли. Хотя опасность еще не миновала, в четыре утра я ретировался в кладовую, чтобы урвать часок-другой сна. Оттуда было слышно, как к нам заходят индейцы и дерутся: в передней, в спальне, под дверью кладовой. Но у меня уже не было сил что-то сделать. Хотелось только спать.

Утром мы с опаской покинули свое убежище. После ночи на голых досках все болело. В неясном свете раннего утра мы разглядели брызги крови на стенах и маленькие лужицы на полу во всех комнатах нашей хижины. Наши белые простыни тоже были запачканы кровью. По селению расхаживали мужчины, демонстрируя знаки отличия, добытые той пьяной ночью: загаженные шорты, синяк под глазом, кровоподтеки и ссадины. Шеннон и Кристин испугались кровавых пятен, а Калеб был еще маленький и не понимал, что произошло. Но к нам никто не подходил. Индейцы старательно обходили нашу хижину стороной.

К вечеру, проспавшись, мужчины племени пришли к нам извиняться, а женщины стояли в сторонке и подсказывали им, что говорить. За мужчин взял слово Кохои:

— Нам очень жаль. Когда выпьем, у нас головы сносит, и мы делаем плохо.

И ведь не шутит, подумал я.

После всего случившегося я не мог понять, можно ли им верить. Но они, похоже, раскаивались искренне. А женщины тем временем стали кричать нам:

— Не уезжайте! Нашим детям нужны лекарства. Останьтесь! Здесь полно рыбы, дичи, а в реке вода такая хорошая!

Наконец мы согласились с их разумным предположением, что нас убивать не надо, потому что мы друзья.

— Слушайте, пейте что хотите, делайте что хотите, — сказал я. — Это земля племени пираха. Не моя. Не я здесь главный. Здесь главные — пираха. Это ваша земля. Но вы испугали моих детей. Если вы хотите, чтобы я остался, не смейте угрожать мне и моим детям. Ясно?

— Ясно! — ответили все как один. — Мы обещаем тебя не пугать и не нападать на тебя.

Хотя все племя извинилось и заверило меня, что подобное не повторится, я понимал, что должен докопаться до истины и узнать, что же на самом деле случилось той ночью. Нужно было понять, почему они вообще задумали убить нас. Я ведь их гость, и если это я чем-то их обидел до такой степени, что они решились на убийство, то нужно выяснить, что я натворил, и больше так не делать.

Я решил поподробнее обсудить это происшествие с несколькими мужчинами. Но Ахоабиси, похоже, сердился — и мрачнел всякий раз, когда я приближался к его дому. Надо было его разговорить и узнать, что же я сделал не так.

Однажды я пришел к его хижине с термосом сладкого кофе, чашками и кульком печенья.

— Эй, скажи собакам не лаять на меня! — прокричал я ему, как принято у пираха, когда приходишь в гости. — Кофе будешь? Сладкий, с печеньем!