Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Это особенно верно для теорий, согласно которым язык (или грамматика — в зависимости от терминологии автора) присущ человеку от рождения. В аудитории университета эти теории могут казаться весьма притягательными, однако в полевых условиях их оказывается тяжело согласовать с реальными фактами. Хомский и Линкер предполагают, что природа (биология) — это главный инструмент для объяснения и понимания эволюции и современного вида грамматик в языках людей. Они предлагают нам универсальную грамматику (Хомский) или трактуют язык как инстинкт (Линкер); в обоих случаях язык понимается как часть нашего генома. Эти взгляды в течение многих десятилетий оказывали огромное влияние на исследования психологии и языка.

Но есть и другие потенциальные объяснения психологии, эволюции и формы человеческих грамматик и языков. К примеру, мы знаем, что, по мнению Б. Ф. Скиннера, язык — это всего лишь результат воздействия среды, т. е. воспитание намного сильнее природы. Мы знаем и то, что в уничтожающем обзоре, который Хомский посвятил теории Скиннера, было продемонстрировано, что модель Скиннера не может объяснить появление языка ни филогенетически (у человека как биологического вида), ни онтогенетически (у каждого отдельного человека). С другой стороны, позиции Хомского и Линкера, относящих важнейшие аспекты языка исключительно к области природы, тоже чреваты проблемами. Данные языка пираха (отсутствие рекурсии и наличие культурных ограничений на грамматику) — это контрпримеры для идеи универсальной грамматики. Самое лучшее описание происхождения и природы языка сложнее, чем любая простая дихотомия.

Но если эта теория оказывается неполноценной, то что нам остается?

Нам остается теория, в которой грамматика (т. е. механизм языка) гораздо менее важна, чем культурно обусловленные значения и ограничения на речь в каждом конкретном языке мира.

Если эта точка зрения верна, то она может привести к далеко идущим последствиям в методологии лингвистического исследования. И это значит, что, как и было сказано выше, мы не можем полноценно изучать языки отдельно от их культурного контекста — особенно такие языки, культура которых радикально отличается от культуры исследователя.

Это также означает, что лингвистика не столько часть психологии (как думает большинство современных лингвистов), сколько часть антропологии (как полагал Сепир). В общем, это может означать, и что психология — тоже часть антропологии; опять же, Сепир полагал именно так. Лингвистика отдельно от антропологии и полевых исследований — это то же самое, что химия отдельно от химических реактивов и лаборатории.

Но иногда, изучая культуру народа, язык которого мы исследуем, мы извлекаем из нее уроки, выходящие далеко за пределы наших научных целей. Благодаря пираха я начал узнавать о своей духовной природе то, что изменило мою жизнь навсегда.

Миссионеры ЛИЛ не проповедуют и не крестят. Они избегают брать на себя роль пастыря. ЛИЛ придерживается мнения, что самый эффективный способ христианизировать аборигенов — это перевод Нового Завета на их родной язык. Так как ЛИЛ также следует доктрине о том, что Библия — это слово Божье в прямом смысле, то отсюда следует, что Библия должна говорить сама за себя. Поэтому моя повседневная работа в племени пираха в основном сводилась к лингвистике: я пытался изучить их язык настолько глубоко, чтобы сделать возможным адекватный перевод Библии. По мере продвижения я должен был переводить фрагменты текста и проверять качество перевода, обсуждая их с разными членами племени. В свободное время я часто разговаривал с индейцами о своей религии и о том, почему она для меня важна. Этим мое миссионерство и ограничивалось, как и принято в ЛИЛ.

Однажды утром, в ноябре 1983-го (к тому времени я прожил среди пираха, пусть и с перерывами, уже больше года), я сидел в передней нашего домика и пил кофе с несколькими мужчинами из племени. Было часов десять утра, воздух постепенно накалялся; жара нарастала примерно до четырех часов дня, а потом медленно спадала. Я сидел лицом к реке, наслаждаясь ветерком с воды, и рассказывал своим собеседникам о кораблях, которые, как они слышали, спускались по реке Мармелус в полутора километрах от селения. Вошел Кохоибииихиаи, я встал и налил ему кофе: у нас в кухне было полно пластиковых чашек самых разных размеров и форм. Кофе был слабый и очень сладкий.

Приняв чашку, Кохоибииихиаи сказал: Ко Xoogiai, ti gixahoaisoogabagai ‘Эй, Дэн, я хочу с тобой поговорить’, — и продолжил: «Племя знает, что ты оставил семью и свою землю, чтобы приехать жить с нами. Мы знаем, что ты приехал, чтобы рассказать нам про Иисуса.

Но пираха не хотят жить, как американцы. Мы любим выпить. У нас мужчины хотят не только одну женщину. Мы не хотим Иисуса. Но ты нам нравишься. Можешь у нас оставаться. Но мы больше не хотим слушать про Иисуса. Ладно?»

Хотя ЛИЛ не разрешает своим миссионерам прямо проповедовать среди туземцев, Кохои уже не раз слышал от меня о моей вере и помогал мне переводить маленькие фрагменты Нового Завета.

Затем он добавил, имея в виду предыдущих миссионеров-американцев:

— Арло рассказывал про Иисуса. Стив рассказывал про Иисуса. Но мы не хотим Иисуса. — Остальные, похоже, были согласны.

Я ответил:

— Если вы не хотите Иисуса, вы не хотите нас. Моя семья приехала только для того, чтобы рассказать вам об Иисусе.

Потом я сказал, что мне надо работать. Индейцы встали и ушли на рыбалку: пришла их очередь, потому что другая смена только что вернулась в селение и можно было взять лодки.

Их слова поразили меня и поставили передо мной очевидную моральную дилемму. Я приехал к пираха, чтобы поведать им об Иисусе, — то есть, как я тогда считал, дать им возможность выбрать: смысл жизни или бессмысленное существование; жизнь или смерть; радость и веру или отчаяние и страх; рай или ад.

Если индейцы пираха поняли смысл Евангелия и все же отвергали весть, это одно. Но, возможно, они просто не поняли. Это было очень возможно, так как я все еще говорил на языке пираха намного хуже, чем сами индейцы.

В тот мой приезд к пираха был еще один эпизод, когда я посчитал, что моих знаний языка хватит, чтобы рассказать им, как я сам пришел к Иисусу Христу и принял его как своего спасителя. Миссионеры-протестанты часто так делают; это называется «свидетельствовать». Смысл такого рассказа в том, что чем хуже была ваша жизнь до обращения к Христу, тем удивительнее чудо вашего спасения и тем больше это побудит слушателей тоже обратиться к Иисусу.