Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

благодѣть как прикосновение блага в Слове, как посвящение во благо;

благодать как получение блага и притом не всегда только в слове;

благость — проникновение благом, уже не связанное ни со словом, ни с материальными его атрибутами — это возвышенное чувство, невыразимое в слове и непередаваемое никакими внешними приметами.

Понятие о благодати — действительно книжное заимствование, и оно восходит к христианским представлениям, которые долго укоренялись в сознании прежних язычников. Однако сам образ этой благодати целиком славянский, он складывался в течение нескольких столетий на основе славянских представлений о добре, и мы определили главные этапы его развития. Славянские переводчики и писатели старались соотнести отвлеченное понятие чужой культуры с народными представлениями о том же самом и сделали это в конце концов весьма удачно. Одновременное усложнение образа благодати связано было со все увеличивавшейся отвлеченностью основных ее признаков, с тем, как они воспринимались коллективным сознанием. Книжное понятие, соединившись с материальностью народных образов и постепенно отшлифовываясь в слове, создавало приемлемое представление о сущностных категориях бытия. Славянский образ приспосабливался к христианскому понятию, преобразуя при этом и качества последнего. На этом — совершенно отвлеченном — примере хорошо видно, что в столкновении двух культур победителей не было.

Движение смысла понятия в языке всегда сопровождается хотя бы внешними признаками различения слов — иначе остался бы неясным характер того нового, что приносит с собою время. Но старое слово сохраняется, хотя и не имеет уже того высокого смысла, что прежде: расходясь в бытовых подробностях жизни, иронически сниженно выражает оно теперь житейские обстоятельства существования. Это случилось и со словом благость, потому что мужик, сказавши, выходя из бани: «Благостно-то как!» — уже осквернил исходно священный смысл слова благость его обращением к быту. Другое дело, важно было бы установить причину и следствие в их взаимном движении: сначала стилистическое снижение в речи, и только затем семантическое изменение слова, или — наоборот? В данном случае определенный ответ невозможен. Стоит, однако, задуматься над тем, как вообще русский мужик относился к небесному благу, если неустанной работой своего чувства и мысли он постоянно превращал его в земное добро, идеальное перерабатывается в вещественную плоть жизни.

Было время, когда расхождение в понятиях между благом и добром сохранялось лишь в текстах особого жанра, например, в житиях. В XIII в. «Житие Авраамия Смоленского» дает нам целые кусты образований, связанных с выражением благочестивой жизни подвижника: даръ благодати (!), свята блаженная мужа, яремъ мои благ, от Христовы благости (благостью наделен лишь Иисус), даровати (или послати) благодати — как обычный феодальный дар, обращая своею благостью, всѣхъ благыхъ дѣлъ и всѣхъ благыхъ нравовъ, благому житью, «и дасть благостыню свою — то бо есть благый и великый даръ», благословение , и т. д. Все это в представлении христианского писателя - благо в его проявлениях, идеал жизни человека. Идеал, быть может, недостижимый.

Благодѣть воплощена в земной добродѣти ; последнее слово, в исходной своей форме ныне не употребляемое, сохранилось с дополнительным суффиксом — добродетель.

Если благодѣть , или благодать , нераздельна, одна на всех и возвышенна, то добродетъ, тут же превратившаяся в добродетель в своих обозначениях рассыпана на десятки вариантов-слов и на множество частных значений, своим существованием обязанных не только представлению о множестве проявлений земной благодати, но еще и разными точками зрения на добродетель. В разных славянских языках для обозначений добродетели имелось множество слов: дѣтѣль, великствие, доброчьсть, добродѣяние, добрость, доброта в соответствии греческим словам αρετή ‘великолепие, благородство, заслуги, совершенство’, ευλάβεια ‘почтение, уважение, благоговение’ (но также и ‘опасение, воздержание’), αγαθός ‘благой, благородный’, и т. д. Земные формы небесного идеала всегда множественны, именно потому они столь противоречивы и весьма ненадежны в выражении блага.

С самого начала отметим, что слово добродетель навсегда сохранило форму древнейшую — с корнем дѣ-. Внимание говорящих обращено на прикосновение к благу, на действие, на событие, в котором надлежит оправдаться перед благом. Поэтому и сложное слово добродѣтель в своем семантическом развитии пошло двумя путями.

С одной стороны, это — добро или польза, добрые поступки, а с начала XIII в. — и нравственное совершенство, противопоставленные небесной благодати и выражающие последнюю на земле. С другой стороны, добродѣтелъ — мастерство и искусство, и под 1175 г. «Ипатьевская летопись», описывая заслуги Андрея Боголюбского, специально сообщает о том, что при нем (церкви и храмы) «всякою добродѣтелью украшена». Но добродетель еще и благожелатель, который делает вам добро. «Увы мнѣ, господине мой и добродѣтелю мой драгий» (Патерик, 116), т. е. тот, кто «влечеть душю на добрыа дѣтели» (Патерик, 99). О добродетельном житии и влечении к добродетели известно в русских текстах с XI в.

Таковы две крайности, отраженные в разных источниках, но которые легко соединить в общем представлении о добродетели, как ее могли понимать христианизированные славяне: добродетель в труде, в искусстве мастера или в деле землепашца — только там прикасается к тебе благодать, которая потом и превратилась в благодать из благодѣти, что в земном ее воплощении стала соотноситься с добродѣтью. Делать добро — значит делать дело, любое дело, всякое дело, которое соответствует высшему понятию о благе. Не случайны постоянно встречающиеся в древних текстах сложные слова, как бы раскладывающие понятия на составляющие его части: добро-творение, доброе-дѣи, добро-чьстити и т. д. Благо — безмерное качество, которое застыло над миром как образец идеала, тогда как добродетель — действие, потому что только делом можно достичь блага. Благо и добро сошлись и здесь, они понимаются как дар и даяние, которые связывают человека и Бога, которому он служит, как служат феодалу. Феодальное представление о верховном владыке вплетается все в ту же иерархическую цепь, в которой и сам самодержец всего лишь тень божества, но не действительная верховная власть.

Благодать дается, растворяясь в ощущении благости, а добродетель ее принимает, преисполненная доброты. Внутреннее движение смыслов легко обнаруживается при контрастном сближении этих двух полей действия: поля дающего и поля, принимающего дар. Происходит постепенное растворение земной личности в «даре»: от чисто внешнего «касания» и посвящения (что соответствовало идее «блага» у только что крестившихся славян, еще долго сохранявших понятия языческой древности) через понятие феодального «дара» и соответствующих идей возмездия — вплоть до личного ощущения благости, уже никак не соединенной ни с представлением о коллективном прикосновении к благу, ни с мыслью о достижении блага в деянии.