Глеб Морев - Осип Мандельштам: Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

< 1. >

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

Впитавший в себя остроактуальную хронику мая – июня 1937 года – газетные сообщения о расстреле военачальников по «делу Тухачевского» [549], о приезде в Москву футбольной команды басков с бойцами-республиканцами в составе [550], об открытии 24 мая 1937 года советского павильона на международной выставке «Искусство и техника в современной жизни» в Париже [551]– текст Мандельштама является ярким примером декларативного политического высказывания (чей литературный статус подкреплен автором с помощью указывающего на классическую традицию заголовка). Трудно предположить, что поэт не включил его в свою, предлагаемую к публикации, книгу стихов.

У нас нет точной даты передачи Мандельштамом рукописи Ставскому. Известно, что к ознакомлению с рукописью Ставский планировал приступить в конце октября 1937 года [552]. Летом 1937 года Мандельштам, по свидетельству жены, неоднократно ездил из Савелова, где были написаны обращенные к Поповой «Стансы», в Москву, «пытаясь договориться с Союзом писателей» [553]. Тогда же он побывал в полученной от секретаря ССП А.А. Лахути командировке на только что достроенный заключенными ГУЛАГа канал Москва – Волга, 15 июля торжественно открытый для движения судов [554](написанное об этом стихотворение – последний поэтический текст Мандельштама, о котором нам достоверно известно, – было уничтожено Н.Я. Мандельштам и А.А. Ахматовой в годы войны в Ташкенте [555]). Можно предполагать, что в том случае, если рукопись книги и была сдана Ставскому до начала июля (то есть в первый месяц после приезда из Воронежа), то в одно из нескольких посещений ССП летом – осенью 1937 года Мандельштам дополнил ее новыми стихами, принципиальными для определения его общественной позиции [556]. Этим же, теоретически, может объясняться и нахождение текста в начале рукописи.

Еще одним обращающим на себя внимание обстоятельством, касающимся «Стансов» 1937 года, является то, что Н.Я. Мандельштам не знала об этих стихах.

В завершенном к 1970 году комментарии к стихам 1930-1937 годов Н.Я. Мандельштам, говоря о группе текстов, писавшихся в Савелове и обращенных к Е.Е. Поповой, обозначает их как утраченные: «пропали в Саматихе и, может, у Рудакова» [557]. «Стансы» при этом ею не упоминались. Два из трех названных Н.Я. Мандельштам стихотворений нашлись в архивах Е.Е. Поповой («С примесью ворона голуби…») и С.Б. Рудакова («На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…») и были опубликованы соответственно в 1977 и 1980 годах [558]. В декабре 1975 года – одновременно с публикацией в США «Стихов о Сталине» – в Москве, в архиве Поповой/Яхонтова в ЦГАЛИ был обнаружен и текст «Стансов».

По воспоминаниям В.А. Швейцер, нашедшей «Стансы» в подготовительных материалах Поповой к мемуарно-биографической книге о Яхонтове [559], когда Н.Я. Мандельштам услышала от нее новонайденные стихи, то была огорчена: «„Я впервые приревновала Осю" и „лучше б вы их не находили”, – сказала Н.Я.» [560]. Швейцер связывает тот факт, что Мандельштам утаил стихи от жены, с тем, что «они обращены к другой женщине» [561]. Однако, как мы видим, о «Черкешенке», обращенной к той же Поповой (и гораздо более интимной), Н.Я. Мандельштам знала. Мотивировку сокрытия Мандельштамом «Стансов» от жены, на наш взгляд, лучше проясняют комментарии Н.Я. Мандельштам к стихотворениям 1930-1937 годов, в части, посвященной «изменническим стихам» к Поповой, целиком сосредоточенные на политических разногласиях между Поповой (и поддерживающим ее Мандельштамом) и самой Н.Я. Идеологическую природу огорчения Н.Я. Мандельштам после прочтения ею «Стансов» демонстрируют и воспоминания Е.Б. Муриной, относящиеся ко времени обнаружения стихотворения в 1975 году:

<���…> как-то [Н.Я.] заявила, едва я вошла: «Когда встречусь с Оськой, дам ему в морду». «За что?» – возопила я. «За Сталина». Имелись в виду стихи, обращенные к Еликониде Поповой, ярой сталинистке, найденные Викой Швейцер в архиве. Об этом узнала накануне. Сердита была очень, как на живого [562].

Эту интерпретацию подтверждает и Л.Г. Сергеева: «Надежда Яковлевна не могла простить мужу не его увлечения красивой женщиной Лилей Поповой, а его подыгрывания „сталинистке умильного типа”» [563].

Из стихотворения понятно, что движение по «дороге к Сталину» требует от поэта «без укоризн» и изъятий принять реальность, включая казни, о которых сообщает «Правда». В контексте всегдашнего отвращения Мандельштама к любым видам террора (включая государственный), а также в свете явной противопоставленности такой установки автора пушкинской традиции, на которую ориентирует нас заглавие текста [564], пафос «Стансов» 1937 года выглядит особенно шокирующе. Думается, что именно идеологическая направленность последнего стихотворения Мандельштама способствовала тому, что, несмотря на всю историко-литературную сенсационность находки, текст почти пятнадцать лет после обнаружения не публиковался, будучи одинаково неудобным как для советской, так и для русской эмигрантской печати [565]. При его публикации в 1989 году в склонном к нарушению эстетико-политических конвенций парижском журнале «Синтаксис» – по горькой иронии истории литературы последнее дошедшее до нас стихотворение Мандельштама увидело свет последним из его новонайденных текстов – В.А. Швейцер сопроводила «Стансы» «смягчающей» интерпретацией, усматривая в них некую «неоднозначность и двусмысленность» и даже – входящую в очевидное противоречие с обозначенным заголовком жанром – иронию [566]. Текст, однако, на наш взгляд, не дает к этому никаких поводов. В связи с установлением места «Стансов» в литературной стратегии Мандельштама необходимо вернуться к замечанию Павленко об ощутимом влиянии Пастернака на эти (по нашему предположению) стихи.