Глеб Морев - Осип Мандельштам: Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

Положения из речи в Доме печати, повторенные Шкловским на диспуте «Литературная Россия» в Колонном зале Дома союзов 12 февраля 1926 года, привлекли специальное внимание ОГПУ (см.: Шенталинский В. Рабы свободы: Документальные повести. М., 2009. С. 110-113).

Заключительное слово тов. Радека // Журналист. 1926. Январь. № 1. С. 43.

Цит. по: Чудакова М.О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Она же. Избранные работы. М., 2001. Т. I: Литература советского прошлого. С. 435.

Там же. С. 436.

Эйхенбаум Б. В ожидании литературы // Русский современник. 1924. № 1. С. 280.

Там же. С. 290.

Дневниковая запись от 25 декабря 1925 года. Цит. по: Depretto-Genty С. S. Esenin dans les travaux de 1’OPOJAZ // Revue des Etudes Slaves. 1995. T. LXVII. F. 1. P. 109. В своем восприятии гибели Есенина Эйхенбаум был не одинок: 11 января 1926 года С.Я. Парнок, излагая Е.К. Герцык трудности литературно-издательской жизни в советских условиях, писала: «Дорогая моя! Слишком трудно становится жить! Смерть Есенина всколыхнула всех нас.

Кто на очереди теперь?» (Парнок С.Я. Статья. Письма. Стихи ⁄ Публ. Т.Н. Жуковской, Н.Г. Князевой, Е.Б. Коркиной, С.В. Поляковой // De Visu. 1994– № 5/6. С. 20).

См. примеч. 253. Подробнее о выступлениях Эйхенбаума см.: Морев Г. «Нет литературы и никому она не нужна». С. 186-201.

SubbotinS. Указ. соч. С. 121.

В речи Эйхенбаума были слова, которые едва ли не имеют в виду Мандельштама («Слово „поэт“ становится вовсе архаичным – сейчас оно скорее всего обозначает человека, который когда-то писал стихи, а ныне переводит иностранные романы» – ср. записанный Лукницким разговор с Мандельштамом 17 августа 1928 года: «„Поэт“ – позорная кличка, неизвестно кем на посмешище выдуманная. <���…> (это к тому, что О.М. бросил писать стихи <���…>)» (Лукницкий П.Н. Дневник 1928 года. С. 435). О контактах Мандельштама и Эйхенбаума весной 1927 года см. в статье Е.А. Тоддеса (Тоддес Е.А. Мандельштам и опоязовская филология // Тоддес. С. 412).

Там же. С. 398, 712. Характерно сближение Е.А. Тоддесом эстетических установок Мандельштама этого периода с лефовскими (советская ангажированность ЛЕФа была демонстративной) – ср. о примериваемых Мандельштамом к себе в этот период «мерках Лефа» в письме Н.Я. Мандельштам Ахматовой от 1958 года (Мандельштам Н. Об Ахматовой. С. 248-250).

См.: Ахматова А. Листки из дневника. <���О Мандельштаме>. С. 111.

Там же. Представляется, что именно сигнатурой советского террора 1920-1930-х годов и связанного с ним вынужденного поэтического молчания служат посвященные Ахматовой строки из «Клеветникам искусства», которые появляются в «Поэме без Героя» в редакции 1962 года в качестве эпиграфа к «Решке» (см.: Ахматова А. Поэма без Героя. Проза о Поэме. Наброски балетного либретто: Материалы к творческой истории ⁄ Изд. подгот. Н.И. Крайнева. СПб., 2009. С. 556), содержащей «потаенные» строфы IX-XIV (не опубликованные при жизни автора и отмечавшиеся по цензурным причинам в большинстве списков точками) с взаимосвязанными темами поэтической немоты и воплощенного с помощью политического террора социального «ада» (образа, ассоциированного у Ахматовой с Данте). С «общей» темой невозможности «пения в аду/пустоте/ вакууме», видимо, связано (невольное?) искажение Ахматовой клюевского текста – замена определения воздуха на «пуст» (вместо «густ» у Клюева). Ср. в посвященных Мандельштаму стихах Ахматовой из «Венка мертвым» (1957), описывающих тот же период террора: «Тем же воздухом, так же над бездной ⁄ Я дышала когда-то в ночи, ⁄ В той ночи, и пустой и железной, ⁄ Где напрасно зови и кричи» (курсив наш; ср. также: Бабаев Э. Воспоминания. СПб., 2000. С. 41).

См., например: Русская литература 1920-1930-х годов: Портреты поэтов: В 2 т. ⁄ Ред.-сост. А.Г. Гачева, С.Г. Семенова. М., 2008. Т. I. С. 27.

Власть и художественная интеллигенция. С. 173.

Субботин С.И. Николай Алексеевич Клюев (1884-1937): Хронологическая канва жизни и творчества // Николай Клюев: Воспоминания современников ⁄ Сост. П.Е. Поберезкиной. М., 2010. С. 815-816.

См. письмо Клюева А.Н. Яр-Кравченко от 20-30 ноября 1932 года (Наследие комет. С. 149; дата письма уточнена в публикации: Субботин С. О датировках писем Н. Клюева к А. Яр-Кравченко (1931-1934) // Текстологический временник. Русская литература XX века: Вопросы текстологии и источниковедения. М., 2012. Кн. 2. С. 498). Исправляя ошибку А.И. Михайлова (Наследие комет. С. 271), укажем неназванное Клюевым место проведения вечера Васильева – оно устанавливается нами по адресу, который упомянут в письме: Ветошный переулок. В Ветошном переулке (дом 2) располагался Московский клуб художников (Мостобласткомрабис), периодически устраивавший литературные вечера (3 апреля 1933 года там будет выступать Мандельштам).

Ахматова А. Автобиографическая проза // Литературное обозрение. 1989. №5. С. 7

Свидетельство архиепископа РПЦ за рубежом Леонтия Чилийского (цит. по: Николай Клюев: Воспоминания современников. С. 693), подтверждаемое воспоминаниями Р. Менского (Г.Г. Раменского) и Б.Н. Кравченко (Там же. С. 422, 470).

Там же. С. 280.

Цит. по: Азадовский К. Жизнь Николая Клюева: Документальное повествование. СПб., 2002. С. 202. Имеется в виду осложнение положения Клюева в Вытегре после исключения из партии в 1920 году, закончившееся арестом в июне 1923 года.

Клюев Н. Словесное древо. С. 632 (коммент. В.П. Гарнина).

Ср. в письме Клюева А.Н. Яр-Кравченко от 14 февраля 1933 года: «Написал [Н.С.] Тихонову письмо, чтоб напечатали два стихотворения>. <���…> В стихот<���ворении> „В разлуке жизнь…“ слово „молился“ можно заменить словом – „трудился“ (хоть это и будет клеветой на самого себя)» (Там же. С. 288).

Николай Клюев: Воспоминания современников. С. 560.

Ср., например, в апрельском письме 1929 года А.Н. Яр-Кравченко родным о чтении Клюевым «Погорельщины» в ВСП в Ленинграде: «Я около Н.А. Он меня тащит на сцену. Мне неудобно… повинуюсь <���…> В зале полно публики <���…> Н.А. кланяется. Подбегает человек, поэт Рождественский, подсов<���ыва>вает ему кресло, он двигает его ко мне и говорит садит<���ь>ся.

Я не знаю, что делать, сажусь, на меня все смотрят. Рождественский в изумлении. Н.А. садится на стул, потом оповещает: „Погорелыцина“ посвящена моему другу Анатолию Кравченко. Вот он“ – и при всех целует меня в губы» (Наследие комет. С. 29-30; в окончательном тексте поэмы посвящение отсутствует).