Глеб Морев - Осип Мандельштам: Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

В единственном прошедшем цензурный фильтр цикле Клюева «Песни из колхоза», проникнутом мотивами колхозного благополучия, нет не только никакого намека на гомосексуальность, но – что абсолютно уникально для творчества Клюева – присутствует сюжет гетеросексуальной любви (стих. «В ударной бригаде был сокол Иван…»).

См.: Николай Клюев: Воспоминания современников. С. 82.

Причем позднее, в ссылке, возвращаясь в письмах А.Н. Яр-Кравченко от 24 июля и 2 августа 1934 года к судьбе посланной в «Издательство писателей в Ленинграде» рукописи, Клюев указывал, ссылаясь на ленинградского поэта Н.Л. Брауна, что лишь небрежное оформление машинописи стихов послужило «препятствием к их печатанию и даже вызвало подозрение в их художественности» (цит. по: Субботин С. О датировках писем Н. Клюева к А. Яр-Кравченко. С. 502).

В феврале 1933 года в споре с Гронским относительно устройства будущего ИМЛИ и «городка писателей» Горький апеллировал к Сталину, принявшему его сторону (см.: «Жму вашу руку, дорогой товарищ»: Переписка Максима Горького и Иосифа Сталина ⁄ Публ., подгот. текста, вступ. и коммент. Т. Дубинской-Джалиловой // Новый мир. 1998. № 9. С. 175-176; Курилов А.С. Из истории института: А.М. Горький и ИМЛИ; первые положения об институте и планы научной работы // Литературоведческий журнал. 2012. № 31. С. 76-77, 83-84).

В мае 1933 года Гронский получает от Сталина «указание о прекращении т.н. пьянок» в связи с чем пишет ему большое оправдательное письмо (см.: Большая цензура. С. 292-294; ср. именование Гронского «пьяницей» в дневнике М.М. Пришвина 30 марта 1933 года: Пришвин М.М. Дневники. 1932-1935 ⁄ Подгот. текста, коммент. Я.3. Гришиной. СПб., 2009. С. 267). 14 мая 1933 года заведующий Культпропом ЦК ВКП(б) А.И. Стецкий пишет записку, адресованную секретарям ЦК ВКП(б), о «неудовлетворительном ходе подготовки к съезду» писателей (Между молотом и наковальней. С. 223). «Бездеятельность Оргкомитета [Союза советских писателей] и благодушие Гронского» упоминаются в записке Стецкого Сталину и Кагановичу 22 мая 1933 года (Власть и художественная интеллигенция. С. 200). О том, что Гронский «не справляется с возложенными на него функциями», было заявлено на закрытом заседании коммунистической фракции Оргкомитета 27 мая (Кирпотин В.Я. Указ. соч. С. 230). Тогда же Гронского «в связи с болезнью» заменяет в Оргкомитете А.А. Фадеев (см.: Власть и художественная интеллигенция. С. 199). Неосновательно предположение С.С. Кунаева (Кунаев С. Николай Клюев. М., 2014. С. 575) о том, что Гронский обсуждал Клюева со Сталиным во время одного из четырех посещений кабинета вождя в Кремле в 1933 году: Гронский ни разу не оставался со Сталиным наедине и всегда, как ответственный редактор «Известий», посещал Сталина в компании с руководящими сотрудниками «Правды» (Л.З. Мехлисом или М.И. Кахиани; один раз к ним присоединился Стецкий); очевидно, что во время этих кратких (от 10 минут до часа) коллективных аудиенций речь шла о работе центральных партийных и советских печатных органов (об одном из такого рода обсуждений с Мехлисом у Сталина см.: Гронский И.М. Из прошлого… С. 162). Также нет никаких оснований полагать, что 17 января 1934 года Сталин обсуждал в Кремле с Ягодой предстоящий арест Клюева (Кунаев С. Указ. соч. С. 575): в этот день в кабинете у Сталина одновременно с Ягодой присутствовали В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, А.И. Микоян, А.П. Розенгольц, М.М. Литвинов, Г.Я. Сокольников, Н.Н. Крестинский, А.И. Яковлев, Н.К. Антипов, то есть группы чиновников, представлявших, соответственно, военно-промышленный комплекс, внутреннюю и внешнюю торговлю, Министерство иностранных дел и Комитет партийного контроля (см.: На приеме у Сталина: Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924-1953 гг.) ⁄ Науч, ред. А.А. Чернобаев. М., 2008. С. 119). Обсуждение вопросов (тем более персональных), связанных с писателями, в таком составе более чем сомнительно. В целом информация о санкции Сталина на арест Клюева (о которой Гронский мог узнать постфактум) кажется достоверной – предстоит, однако, документально выяснить, когда, кому и в какой форме это согласие было дано.

Гронский И.М. Из прошлого… С. 285.

По позднейшей (1956) характеристике Пастернака (Пастернак Б. Полное собрание сочинений: В 11 т. М., 2004. Т. V. С. 400).

В 1932 году Васильев был три месяца в заключении по делу так называемой Сибирской бригады писателей (см. подробнее: [Кунаев Ст.] Огонь под пеплом: Дело «Сибирской бригады». 1932 год // Растерзанные тени. С. 59-97; с исправлением некоторых ошибок предыдущей публикации: Поварцов С. Вакансия поэта // Сын Гипербореи: Книга о поэте ⁄ Отв. ред. С.Н. Поварцов. Омск, 1997. С. 53-92). Бывший следователь ОГПУ – НКВД И.И. Илюшенко, ведший дела Васильева в 1932 и 1937 годах, на допросе в Главной военной прокуратуре в 1956 году, в связи с реабилитацией Васильева, показывал, говоря о деле 1932 года: «Исходя из того, что Васильев был очень талантлив и желая сохранить его для советской литературы, он тогда Коллегией ОГПУ был осужден условно» (Растерзанные тени. С. 302).

Определение «сосунок-кентавр» углубляет данную Клюевым Васильеву несколькими строками выше характеристику «полуказак, полукентавр»; причем тема «двойственности» Васильева оказывается подкреплена в строках «Он выбрал щуку и ерша ⁄ Себе в друзья», явно имеющих в виду дружеские отношения Васильева как с советской, так и «несоветской» частью литературного мира. Думается, что мандельштамовская эпиграмма на Васильева («Мяукнул конь и кот заржал – ⁄ Казак еврею подражал», 1933?) развивает – уже в ироническом модусе – намеченную именно Клюевым в «Клеветникам искусства» тему «неоднородности» творчества и личности Васильева, сочетающих «несочетаемое», где пара «казак – еврей» эквивалентна «щуке и ершу» в стихах Клюева.

См.: Гронский И.М. Из прошлого… С. 275-276. РАПП и Клюев выступали для Гронского своего рода полюсами его персональных общественно-политических антипатий. Характерно, что во второй половине 1950-х годов, когда проходил процесс реабилитации репрессированных писателей, Гронский, активно в нем участвовавший, отказался дать характеристики для реабилитации лишь Л.Л. Авербаху и Клюеву (см.: Там же. С. 236).

Ср.: «Клычков должен сказать, что он на самом деле служил по существу делу контрреволюции, потому что для художника молчать и не выступать с революцией – значит выступать против революции» (Между молотом и наковальней. С. 211). Сокращенная стенограмма этого обсуждения была опубликована уже после ареста Клюева (см.: Новый мир. 1934. № 6. С. 218-225; подробнее о мотивах публикации см.: Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 161-162). О связи общения Васильева с Клюевым и вечера в «Новом мире» Гронский прямо пишет в воспоминаниях (Гронский И.М. Из прошлого… С. 382).