Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Другой подвид схемы — ее элементарно-пространственная экспансия, система расходящихся кругов. Знаменитая сталинская клятва, обращенная к скончавшемуся Ленину, выстроена посредством концентрических кругов именно так — от партийной единицы к всепланетному «интернационалу»: 1) «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам высоко держать и хранить в чистоте великое звание члена партии»; затем дается переход к партии в целом: 2) «Товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии как зеницу ока»; от партии рабочего класса — ко всему пролетариату: 3) «Завещал нам хранить и укреплять диктатуру пролетариата»; от пролетариата — к более широкому, рабоче-крестьянскому единству: 4) «Завещал нам укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян»; от этого рабочего-крестьянского государственного объединения — к территориальному расширению всего Союза ССР: 5) «Завещал нам укреплять и расширять Союз республик »; и наконец: 6) «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы не пощадим своей жизни для того, чтобы укреплять и расширять союз трудящихся всего мира — Коммунистический Интернационал!»

Отрицательные — и менее упорядоченные — варианты этой концентрической динамики:

Стоит одну маленькую ошибку совершить в маленькой стране, в Аджаристане (120 тысяч населения), как это отзовется на Турции и отзовется на всем Востоке, ибо Турция теснейшим образом связана с Востоком [153].

Я думаю, что нынешние «мирные отношения» можно было бы уподобить старой поношенной рубашке, состоящей из заплат, связанных между собой тоненькой ниточкой. Стоит только дернуть более или менее серьезно эту ниточку, оборвать ее в том или ином месте, чтобы развалилась вся рубашка, чтобы ничего, кроме заплат, не осталось от нее. Стоит потрясти нынешние «мирные отношения» где-либо в Албании или в Литве, в Китае или в Северной Африке, чтобы развалилось все это здание «мирных отношений».

Но главное, конечно, захватывающие чекистские горизонты, ослепительные проблески 1937 года, к которому вкрадчиво — «шаг за шагом», как любит говорить Сталин, — продвигается кумулятивный метод. Очень удобно среди прочего растягивать пределы «моральной ответственности», возлагаемой на советскую внутрибольшевистскую оппозицию, например за высказывания Корша в Германии:

Оппозиция может сказать, что она не отвечает за позицию Корша. Но это неверно. Оппозиция целиком и полностью отвечает за деяния г. Корша. То, что говорит Корш, это есть естественный вывод из тех предпосылок, которые преподают своим сторонникам лидеры нашей оппозиции в виде известных обвинений против партии.

Сказано это в декабре 1926 года. Всего через восемь лет, сразу после убийства Кирова, «моральная ответственность» оппозиции перейдет в смежную с ней ответственность уголовную [154]. Кумуляция, запущенная Сталиным, станет движущей силой террора, при котором к любому арестанту, как к золотому гусю из немецкой сказки, в геометрической прогрессии присоединяются все новые и новые жертвы, соучастники феерических заговоров. В этом процессе есть своя хитроумная диалектика, рывки и паузы, пропущенные звенья. Начинается все примерно так. В 1927 году провокаторы ГПУ — какие-то бывшие белогвардейцы и «буржуазные интеллигенты» — предложили оппозиционерам наладить подпольную типографию. Подготовленная цепь дает Сталину дивный пропагандистский материал:

Оппозиция, организуя нелегальную типографию, связалась с буржуазными интеллигентами, а часть этих интеллигентов, в свою очередь, оказалась в связях с белогвардейцами, замышляющими о военном заговоре.

Вот какая цепочка получилась, товарищи.

Тем не менее, как подчеркивает Сталин, настоящего убийственного криминала здесь пока еще нет:

Обвиняли ли мы когда-либо и обвиняем ли теперь оппозицию в устройстве военного заговора? Конечно, нет.

Обвинение придет позже, через десяток лет, когда «цепочку» сумеют дотянуть до Токио и Берлина. Ибо Сталин — «величайший дозировщик», по классическому определению Бухарина, — сам всегда действует по тому же кумулятивному методу, который он приписывает, в частности, революционным движениям:

Революция развивается обычно не по прямой восходящей линии, в порядке непрерывного нарастания подъема, а путем зигзагов, путем наступлений и отступлений, путем приливов и отливов, закаляющих в ходе развития силы революции и подготавливающих их окончательную победу.

Это физиологическая тактика удава, заглатывающего козленка не сразу, а по частям. «Материал» же для любого, особенно истребительного, действия накапливается исподволь, поэтапно [155], почти неприметно для завороженной жертвы, пока его количество не перейдет в смертоносный качественный «скачок» — рывок удава, — ибо тут, как всегда, вдохновляющим примером для Сталина служит превозносимая им марксистская диалектика, о которой он писал в «Кратком курсе истории ВКП(б)»:

Диалектика рассматривает процесс развития не как простой процесс роста <���…> а как такое развитие, которое переходит от незначительных изменений к изменениям открытым, к изменениям коренным, к изменениям качественным, где качественные изменения наступают не постепенно, а быстро, внезапно, в виде скачкообразного перехода от одного состояния к другому состоянию, наступают не случайно, а закономерно, наступают в результате накопления незаметных и постепенных качественных и количественных изменений [156].

Чтобы лучше оценить судьбоносную роль Сталина в экспансии мирового коммунизма, следует принять в расчет этот синтез марксистского учения с универсальным фольклорно-архаическим примитивом, достигнутый при его активнейшем участии. В своей работе о цепных сказках Пропп писал:

Принцип кумуляции ощущается нами как реликтовый <���…> Эти сказки уже не соответствуют нашим формам сознания и художественного творчества. Они — продукт каких-то более ранних форм сознания <���…> Примитивное мышление не знает времени и пространства как продукта абстракции <���…> Оно знает только эмпирическое расстояние в пространстве и эмпирический отрезок времени, измеряемый действиями. Пространство и в жизни, и в фантазии преодолевается не от начального звена непосредственно к конечному, а через конкретные реально данные посредующие звенья: так ходят слепые, перебираясь от предмета к предмету. Нанизывание есть не только художественный прием, но и форма мышления вообще, сказывающаяся не только в фольклоре, но и на явлениях языка. Но вместе с тем сказка показывает уже и некоторое преодоление этой стадии. Эти сказки у нас — удел детей, новых типов не создается. Искусство их рассказывания закономерно приходит в забвение и упадок, уступая место новым, более соответствующим современности, формам повествования [157].