Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

На этих страницах мы уже многократно имели дело и со сталинской склонностью к взаимоуподоблению контрастов, и с обратным процессом расподобления и поляризации составных некоего целостного либо однородного понятия. Очень рано одной из наиболее стабильных антитез становится у него формула «либо-либо, третьего не дано», достаточно характерная и для Ленина («середины нет»). Бесспорно, она представляет собой идеологическую реализацию «закона исключенного третьего», усвоенного на школьных уроках логики и соединившегося как с евангельской биполярностью («Кто не со Мною, тот против Меня»; «Никто не может служить двум господам»), так и с русским революционным дуализмом, который коренится в средневековой христианской традиции [159].

На первый взгляд, дихотомия «либо-либо», которую Волкогонов связывает c «бинарной логикой» Сталина [160], свидетельствует лишь о непреклонной ригидности сталинского мышления, поскольку, солидаризируясь с одним из кристаллизующихся полюсов, оно предает анафеме другой, а вместе с ним и любые компромиссы, любую уступчивость. «Среднего нет, — пишет он, подобно Ленину, — принципы побеждают, а не примиряются»; средняя линия — «идейная смерть партии»; «искание третьего пути есть результат непонимания или печального недоразумения» — а главное, это вечный удел «оппортунистов» вроде меньшевиков, эсеров, удел беспочвенных интеллигентов-«соглашателей», ненавистных всему большевизму подозрительных личностей маниловской складки — «ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». Этим средним звеном, смотря по обстоятельствам, может быть и крестьянство в целом, и его собственно «средний» слой, в межнациональном раскладе — периферийные «угнетенные народы» (в основном, как он отмечает, состоящие тоже из крестьян), а внутри партии — «партийное болото», т. е. большевики, которые колеблются между Сталиным и оппозицией, хотя и сама эта оппозиция сперва тоже объявляется им таким же посредующим звеном между большевистской и буржуазной идеологией, между пролетариатом и вражескими классами. Таковы и ревизионистские — «промежуточные, дипломатические» (это слово у Сталина тоже является бранным, указывающим на дух компромисса) — группы в германской и французской компартиях. В организационном аспекте «ревизионистские» медиативные элементы, в отличие от истых ленинцев, чистопородных пролетариев и т. п., всегда представлены не спаянной «стальной» массой, а непрочным конгломератом — беспринципным и разношерстным «блоком». Ненавистное «средостение» Сталин находит и на географической карте — это лимитрофы, новые государства между Советской Россией и Западом, созданные на территории бывшей Российской империи и обреченные на ликвидацию («Средостение», 1918).

Фактически, однако, как раз «средний» элемент представляет собой прямой общественно-политический аналог мнимо однозначному слову у Сталина, подлежащему затем неминуемой оксюморонной поляризации. Вопреки всей его антиномической риторике, растяжимая «средняя линия» — это и есть подлинный оперативный простор Сталина, его интеллектуальное Lebensraum [161], зона скрытого накопления и перераспределения сил для грядущего дуалистического взрыва — как во внутренней, так и во внешней политике. Уклончивость ощутима только до тех пор, пока исподволь подготавливаются условия для концентрированного и внезапного удара. («Если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — сказал он еще в 1925 году, — нам придется выступить, но выступить последними. И выступить для того, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить».) Это область хитроумных «приливов и отливов», выжидания, а зачастую и самой элементарной нерешительности, которую он так любил подчеркивать в других: «Середняк на то и середняк, чтоб он выжидал и колебался: чья возьмет, кто его знает, уж лучше выждать». Он и сам нередко бывал таким середняком. Его бывший секретарь Бажанов вспоминает:

Сталин — человек чрезвычайно осторожный и нерешительный. Он очень часто не знает, как быть и что делать. Но он и виду об этом не показывает. Я очень часто видел, как он колеблется, не решается и скорее предпочитает идти за событиями, чем ими руководить [162].

В 1940‐м, поучая Авдеенко, Сталин заметил: «Я бы предпочел… манеру Чехова, у которого нет выдающихся героев, а есть „серые“ люди, но отражающие основной поток жизни»; «У нас в партии тоже есть середняки <���…> Все мы были середняками» [163]. С этим можно сопоставить и другие, несколько более ранние его высказывания. После красноармейского ноябрьского парада в 1937 году на праздничном обеде у Ворошилова он сказал: «Известно, что Троцкий после Ленина был самый популярный в нашей стране. Популярны были Бухарин, Зиновьев, Рыков, Томский. Нас мало знали, меня, Молотова, Ворошилова, Калинина. Тогда мы были практиками во времена Ленина, его сотрудниками. Но нас поддерживали средние кадры, разъясняли наши позиции массам. А Троцкий не обращал на эти кадры никакого внимания. Главное в этих средних кадрах». Согласно записи Р. Хмельницкого, генсек тогда заявил, что главное — это середняцкий «костяк в партии, основа основ» — и перенес те же предпочтения на армию, напомнив, что в отличие от Троцкого, который в годы Гражданской войны выдвигал «отборных генштабистов», перешедших, однако, к противнику, он предпочитал опытные, надежные «унтер-офицерские кадры и подпрапорщиков». Затем вождь предложил выпить «за здоровье середняка во всех областях народного хозяйства и военного дела!» [164]. Тост был предельно актуален: полным ходом уже шло истребление командного состава РККА, который он и надеялся заменить этим «основным костяком».

Именно за среднее, промежуточное звено, выпадающее из всех дихотомий, Сталин ведет изнурительную борьбу, добиваясь его дифференциации и привлечения большинства на свою сторону. Тут открывается широчайшее поле для лавирования и тактических уловок, дробления и рассеивания противников. Во внутрипартийной сваре он, в общем, придерживается той же последовательности действий, которую постоянно приписывал самой логике политических событий, утверждая, что

размежевка между двумя крайними лагерями будет расти, что средний лагерь будет ввиду этого таять, освобождая демократически настроенных в пользу социал-демократов (1913).

Разношерстная армия блока неминуемо будет таять, отходя частью назад, к кадетам, частью — вперед, к нашей партии (1917).

Стихийный, казалось бы, процесс расслоения управляется и стимулируется обоими противоборствующими лагерями. Так, например, реакция стремится «привлечь на свою сторону нейтральную массу и, таким образом, вызвать разброд в стане противника» (1906). Но и «пролетариат не может даже мечтать серьезно о взятии власти, если эти [средние] слои по крайней мере не нейтрализованы, если эти слои не успели еще оторваться от класса капиталистов» [165](«Октябрьская революция и вопрос о средних слоях», 1923). Аналогичную тактику он в 1926 году рекомендует лидерам Гоминьдана касательно их неблагонадежных политических партнеров и сам придерживается этой схемы по отношению к советским техническим «спецам», проповедуя «политику разгрома активных вредителей, расслоения нейтральных и привлечения лояльных». Ср. раздвоение партийного «болота», к которому апеллируют конфликтующие стороны в ходе дискуссии: «В результате болото вынуждено самоопределиться, несмотря на всю его инертность. И оно действительно самоопределяется в результате этих апелляций, отдавая одну часть своих рядов оппозиции, другую — партии и переставая, таким образом, существовать как болото» [166].