Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Нейтрализацию Сталин понимает при этом очень своеобразно. Рассуждая в 1923 году о большевистском поэтапном расслоении крестьянства — сперва «вместе со всем крестьянством», потом с беднейшим «при нейтрализации среднего крестьянства» и, наконец, против кулаков «вместе с беднотой, при прочном союзе с середняком», — он между делом уточняет: «А что значит нейтрализация среднего крестьянства? Это значит — держать его под политическим наблюдением пролетариата, не доверять ему и принимать все меры к тому, чтобы оно не вырвалось из рук».

Но и на третьей, заключительной стадии рассечения во вспомогательных целях вычленяется некое новое, уже заведомо ненавистное посредующее звено, новое, всецело вредоносное «болото», приобщаемое только к вражескому лагерю, — например, «примиренчество к правому уклону, несовместимое с пребыванием в рядах партии». В деревне функциональный идеологический аналог «примиренцам» составляли так называемые подкулачники, отторгавшиеся властью от благонадежной части крестьянства и уничтожавшиеся вместе с «кулаками». В данной фазе уже абсолютно неприемлемым становится само понятие нейтрализации, нейтральности: «Что касается „нейтральных“ колхозов, то их нет вообще и не может быть в природе <���…> Колхозы могут быть либо большевистскими, либо антисоветскими» («О работе в деревне»). Этому третьему этапу — изоляции кулаков — в партийной борьбе отвечает тождественная тактика: «Третий этап — это полная изоляция оппозиции» («VII расширенный пленум ЦККИ»). Но неминуемое отсечение должно быть обстоятельно подготовлено с пропагандистской стороны, т. е. подкреплено нарастающей травлей. Ср.: «Деборин, по-моему, безнадежный человек, однако в редакции его надо оставить, чтобы было кого бить» [167]. Чехословацкая компартия порицается им за отказ от этой упоительной игры в кошки-мышки: «Левые допускают в Чехословакии серьезную ошибку, поторопившись с исключением Бубника. Вместо того, чтобы использовать до дна случай с Бубником и связать его с принципиальной позицией правых по вопросу о массовых выступлениях, разоблачить их преступную физиономию, они поторопились с исключением, отрезав себе все пути к дальнейшему наступлению против правых на этой почве» [168].

Метод изоляции проецируется Сталиным и на личные отношения, подготавливая почву для последующего разобщения людей в годы тотального террора: «Что значит подкрепить свое [покаянное] заявление делом? Это значит порвать с теми, которые ведут борьбу с линией партии <���…> Ты хочешь, чтобы твое заявление было принято всерьез, — тогда подкрепи свое заявление делом и прекрати политическую дружбу [а какая дружба является „не политической“?] с людьми, ведущими борьбу против линии партии» («О социал-демократическом уклоне в нашей партии», 1926). Через несколько месяцев он удовлетворенно констатирует: «Теперь оппозиция изолирована как никогда».

Еще позже, когда цель — единство партии и полное отчуждение самых стойких противников — будет окончательно достигнута, Сталин начнет новую серию «отсечений», уничтожая всех, кто успел перебежать на его сторону.

Но больше всего он обожал наушничать, подстрекать и стравливать людей, чтобы не дать им объединиться в потенциальном противостоянии его владычеству. Даже сказочный Ленин — «этот великан, ворочавший горами и сталкивавший их друг с другом» — под комплиментарным пером Сталина выглядит каким-то партаппаратным Горыней, злоумышляющим против родного ландшафта. Если бы он стал священником, то начал бы интриговать против лиц Св. Троицы, стравливая их между собой в своих молитвах и богословских помыслах (нечто вроде: «А кто он, собственно, такой, этот Дух святой, что он о себе возомнил? Куда ему до Тебя, Отец Небесный! Это же просто птица»).

Даже пресловутое «социалистическое соревнование» он готов использовать в тех же интриганских видах. Во время наступления на Румынию в марте 1944 года на веселом застолье в Большом театре главнокомандующий, по свидетельству профессора Московской консерватории Д. Р. Рогаль-Левицкого, позволил себе благодушно похвастаться своими уловками такого рода (восходящими, впрочем, к традиции Чингисхана). «Будто разговаривая сам с собой», он заметил: «Все-таки соревнование имеет в жизни огромное значение. Я сейчас натравил друг на друга двух маршалов. Так они мне теперь покоя не дают. То Жуков звонит: „А Конев что делает?“ То Конев интересуется: „Куда ушел Жуков?“ Вот поэтому у нас и успехи военные такие заметные» [169].

К набору его поведенческих установок нужно прибавить крайне важный для Сталина — вопреки марксистским укоризнам Камерона — постулат о встречном воздействии практики (ленинский «критерий истины»), «работы», живого дела или, как он часто пишет, «реальной жизни» на ту или иную идеологическую святыню, вносящий в нее потребные ему коррективы (хотя при желании он может отвергать практику как раз за ее несоответствие теории).

К числу наиболее броских особенностей сталинской полемической тактики относится манера противопоставлять любое истинно ортодоксальное понятие не одной, а сразу двум еретическим альтернативам. Следовать генеральной линии — значит постоянно балансировать между двумя крайностями — «перегибами» или «извращениями», которые, в свою очередь, прослеживаются к соответствующим «уклонам» (а те, по кумулятивному шаблону, — к смежным буржуазным влияниям и затем к тому или иному вражескому заговору):

Нельзя отставать от движения, ибо отстать — значит оторваться от масс. Но нельзя и забегать вперед, ибо забежать вперед — значит потерять массы и изолировать себя.

Необходимо, чтобы партия в своей работе умела сочетать высшую принципиальность (не смешивать с сектантством!) с максимумом связей и контактов с массами (не смешивать с хвостизмом!).

Есть люди, думающие, что индивидуальное крестьянское хозяйство исчерпало себя, что его не стоит поддерживать. Это неверно, товарищи. Эти люди не имеют ничего общего с линией нашей партии [сказано за год с небольшим до обвальной коллективизации]. Есть, с другой стороны, люди, которые думают, что индивидуальное крестьянское хозяйство является концом сельского хозяйства вообще. Это также неверно. Более того, такие люди явным образом грешат против основ ленинизма.

Неправы те, которые думают, что чрезвычайные меры плохи при всяких условиях. С такими людьми надо вести систематическую борьбу. Но не правы и те, которые думают, что чрезвычайные меры всегда необходимы и всегда целесообразны. С такими людьми необходима решительная борьба.

Генеральная линия змеится между серпом правого и молотом левого уклона, и сбиться с маршрута ничего не стоит. Так Сталин среди прочего обеспечивает себе идеальные условия для мгновенного отречения от любой неудачной инициативы в ЦК или на местах, трактуемой в качестве ереси, а вместе с тем — безотказную мотивировку для внутрипартийного террора и глобального порабощения партийной массы. Полицейско-интриганская эстетика и любовь к оксюморонам подсказывают ему строгую симметрию этих взаимообратимых уклонов, подсказанных мощной религиозной традицией: