Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

В научном чеховедении существует также мнение, что:

Иностранные антропонимы у Чехова (или антропонимы, идентифицируемые нами как национальные) играют двоякую роль. Первое — они, будучи, как и все антропонимы, «элементарным сигналом жанровой обусловленности, различимой в контексте традиции», определяют национальность литературного персонажа и связанный с ней весь комплекс эстетических и этических отношений в духе традиции позднего реализма. Второе — подчиняясь игровому началу, антропонимы теряют связь с национальным элементом, и подвергаются художественной коннотации, становясь «значащими», <���и, в свою очередь>, могут быть семантически мотивированными и немотивированными. В послед нем случае они представляют собой имена, выражающие «эмоциональное отношение автора к обозначаемым ими объектам».

‹…› В рассказе Поцелуй (1887) солдат-денщик, неправильно выговаривая немецкую фамилию фон Раббек , произносит Фонтрябкин , русифицируя и соответственно делая ее смешной, к тому же и понятной. ‹…› В рассказе Дама с собачкой (1898) этот прием повторен: русский швейцар (привратник) скорее всего по неграмотности превращает немецкую фамилию фон Дидериц в Дрыдыриц. Здесь актуальным становится сема дыры, которую можно реализовать во всем тексте: дыра по значению ноль, пустое место, и к нулю, то есть к полному уничтожению сводит герой Чехова своего главного антагониста — мужа Анны Сергеевны, что прекрасно совпадает с художественными задачами дискредитации мужа-«лакея».

‹…›

В мире Чехова мы сталкиваемся с тотальной дискредитацией (осмеяние, пародирование, непонимание, нулевая коммуникация и т. д.) персонажа. Положительный персонаж оттеснен на периферию художественного мира. Это связано с понятием стереотипа, которое ‹…› «в глубине признается единственной реальность». Сталкивая Польские фамилии в прозе Антона Чехова друг с другом стереотипы и обнажая стереотип в бытовом или ментальном событии, Чехов не подвергает сомнению саму идею стереотипности. Так, стереотипному, именно «обывательскому» поведению поляка Ивана Казимировича Ляшкевского (злоязычие, надменность) и немца Франца Степаныча Финкса в рассказе Обыватели (1887) противопоставлено стереотипное поведение русского (лень), которому даже лень отвечать на обидные оскорбления: «Лайдаки, пся крев! Цоб их дьябли везли!» (VI, 192). Комизм заключается в том, что, обругав русского, он затем ругает и ушедшего немца, своего «союзника», не замечая при этом, что сам живет в такой же закоснелости и ничегонеделании (не в состоянии и пружины поменять в своем диване).

В данном рассказе фамилия служит идентификации и типизации (и стереотипизации) персонажа: если герой поляк, то и фамилия должна быть польской, а польская фамилия должна содержать в себе «польский» корень. Вот и получилась фамилия типа Ляшкевский (от лях ). [SZUBIN. С. 149–150].

Возвращаясь к нелицеприятным высказываниям Чехова касательно евреев, еще раз напомним об их сугубо приватном характере (sic!) и о том, что:

«Высшие» уровни мышления художника сложно соотносятся с «низшими», ежедневными реакциями российского человека, рождённого в определенное время и определенный средой [PORTNOVA. С. 202],

Другими словами, наталкиваясь на отдельные саркастические или явно не дружественные замечания писателя о евреях, надо учитывать психофизический портрет Чехова, тип его личности. Игнатий Потапенко, хорошо знавший Чехова, писал:

…я считаю нужным сказать в самом начале и думаю, что у него не было ни одного друга, — но товарищем в самом прекрасном значении этого слова. Было у нас много общей жизни, и, должно быть, в этом и ответ.

Его всегдашнее спокойствие, ровность, внешний холод какой-то, казавшейся непроницаемой, броней окружали его личность. Казалось, что этот человек тщательно бережет свою душу от постороннего глаза.

И потому я утверждаю, что у Чехова не было друзей. То обстоятельство, что после его смерти объявилось великое множество его друзей, я не склонен объяснять ни тщеславием, ни самозванством. Я уверен, что эти люди вполне искренне считали себя его друзьями и по своему настроению таковыми и были, то есть они любили его настоящей дружеской любовью и готовы были открыть перед ним всю душу. Может быть, и открывали, и наверно так, — у него было то неотразимое обаяние, которое каждую душу заставляло отдаваться ему, — потому-то он и знал так хорошо тончайшие извилины человеческой души. Но он-то свою не раскрывал ни перед кем.

У Чехова же была такая душа. Все было в ней — и достоинства, и слабости. Если бы ей были свойственны только одни положительные качества, она была бы так же одностороння, как душа, состоящая из одних только пороков.

В действительности же в ней наряду с великодушием и скромностью жили и гордость, и тщеславие, рядом с справедливостью — пристрастие. Но он умел, как истинный мудрец, управлять своими слабостями, и оттого они у него приобретали характер достоинств.

Удивительная сдержанность, строгое отношение к высказываемым им мнениям, взвешивание каждого слова придавали какой-то особенный вес его словам, благодаря чему они приобретали характер приговора [ПОТАПЕНКО].

К этому можно добавить любопытное наблюдение современного литератора, размышляющего на тему «А. П. Чехов и „еврейский вопрос“»:

Некоторыми своими чертами автор «Иванова» весьма похож на тех, кого он именует «жидами» и «шмулями». Да и как иначе-то! Хотя бы по известному силлогизму: всякий еврей — человек, Чехов тоже, следственно Чехов — еврей (да и все мы с вами отчасти). И замашки у него вполне таковские, особенно в смысле денег. Вот, например, бросаются в глаза благие пожелания в конце его многих писем. Обыкновенно мы желаем близким и симпатичным нам людям того, что и сами не прочь иметь: здоровья, счастья на Новый год, успехов… А еще? Верно угадали: побольше денег. Несколько примеров из писем разных лет:

От души желаю им всего хорошего, и вместе с тем, кроме хорошего, желаю иметь им немаловажную кучу денег (М. М. Чехову, 9.6.1877); Имею счастье поздравить тебя с днем ангела и пожелаю тебе всего того, что может быть лучшего на земле; желаю тебе, во-первых, здоровья, во-вторых, кучу денег (М. М. Чехову, 4.11.1877); Будьте здоровы; желаю Вам хорошего аппетита, хорошего сна и побольше денег (А. Н. Плещееву, 6.3.1888); а пока позвольте пожелать Вам побольше денег (Я. Н. Полонскому, 25.3.1888); Желаю, чтобы проснувшись в одно прекрасное утро и заглянув к себе под подушку, Вы нашли там бумажник с 200 000 руб. (А. Н. Плещееву, 30.12.1888); Желаю Вам здоровья, покоя и 6 миллионов рублей (А. С. Суворину, 5.1.1891); Ну желаю Вам выиграть сто тысяч. Будьте здоровы (И. Л. Леоньтьеву-Щеглову, 15.12.1891); Желаю Вам всяких благ небесных и земных, паче же всего — денег и денег (К. А. Каратыгиной, 6.2.1894).