Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

‹…›

Нравилась ли ему Дуня? Безусловно. При своем «длинном носе» она была красива нездешней красотой (говорю со слов Марии Павловны <���Чеховой>, сказанных ею моей родственнице), очаровавшей его еще в таганрогской юности. И вообще, красота евреек была тогда в России притчей во языцех. ‹…› Не устоял и Чехов. Но в лице Дуни Эфрос он встретил женщину, неподвластную его собственным чарам, и особенно его убедило в этом ее последнее письмо, где она, вполне разобравшись, что ему нужно (главное — что, а не кто), спокойно (и вполне серьезно!) занялась подбором подходящих ему богатых невест, хотя всего лишь за полгода до этого сама ходила в его невестах. Прочитав это сильное и независимое письмо, Чехов посчитал себя полностью свободным от жалости к своей «слабительной слабости», поскольку эта слабость оказалась столь же сильной, как и он сам. Не исключено, что ему захотелось хоть чем-нибудь вывести ее из себя [ЯКОВЛЕВ Л. Гл. 2. С. 24–26].

Осенью того же года Дуня вышла замуж за адвоката Ефима Зиновьевича Коновицера, приятеля Чехова по Таганрогской гимназии.

Коновицеры были соседями Чехова по Мелихову; Е. Г. Коновицер, взяв в свои руки литературный отдел либерального «Курьера», в котором он был пайщиком, поднял его, печатал Фофанова, Горького, Андреева, привлек знаньевцев. Дуня стала переводчицей. Где-то с середины девяностых годов между семьями установились приятельские отношения [208] Е. З. Коновицер в качестве присяжного поверенного занимался продажей первого объекта чеховской недвижимости в Крыму — Кучукоя [ОЛК-МПЧ. Примеч. 134]. ‹…› [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 53].

В литературоведении существует устойчивое мнение, что Дуня Эфрос послужила прототипом Сусанны Моисеевны в чеховской повести «Тина». Эту концепцию подробно развивает Елена Толстая:

Именно в те мрачные дни Чехов работал над самой типично нововременской и всех своих вещей — ровно через месяц в «Новом времени» появляется рассказ «Тина». Во многих смыслах — это квинтэссенция нововременского духа, и несомненно его вина — перед Дуней Эфрос. 29 октября ‹…› Чехов написал Киселёвой: «Была сейчас Эфрос. Я озлил её, сказав, что еврейская молодежь гроша не стоит; обиделась и ушла». Чехов не искреннен: утром 29 октября Дуня Эфрос могла раскрыть свежий номер «Нового времени» и увидеть в нём антисемитский рассказ Чехова, в центре которого — молодая буржуазная, эмансипированная, распутная еврейка, описанная с холодной ненавистью, в портрет которой автор включил его черты.

Скорее всего, Эфрос примчалась в Чехову, в гневе потрясая газетой, чтобы выразить свой протест: из чеховского описания этой беседы ясно, что в ответ на упреки Эфрос в антисемитизме он заявил, что написал чистую правду, что еврейская молодежь действительно разлагается и т. п., в результате чего последовало ссора. ‹…›

Рассказ «Тина» произвел публичную сенсацию и был воспринят всеми и как антисемитский, и, вдобавок, как омерзительно грязный. ‹…› Киселёвой Чехов посылает «Тину», сопровождая её словами: «Беру на себя смелость поднести Вам печатную повесть о том, как известные литераторы умеют утилизовать знакомство с чесноком. <���Посылаемый фельетон дал мне 115 рублей. Ну как после этого не тяготеть к еврейскому племени?>» [209] А. П. Чехов — М. В. Кисилевой, 13 декабря 1886 г. (Москва) [ЧПСП. Т. 1. С. 277]. .

‹…› Физические и психологические Сусанна несомненно представляет собой точный, натуралистический портрет — Чехов сам написал об этом: он подарил «Тину» актрисе Каратыгиной с пропиской: «С живой списано». ‹…› Но социальная дистанция между столичной курсисткой, дочерью респектабельного московского адвоката и провинциальный гетерой огромна и в описании провинции угадывается таганрогский колорит, как бы относящий эпизод к прошлому опыту Чехова. Получается, что Эфрос при всей вызывающей и оскорбительной похожести героини на неё самое, не могла ни принять рассказ на свой счёт, ни даже на него обидеться — это означало бы скомпрометировать себя. Ей оставалось лишь упрекать Чехова в антисемитизме обижаться на те уровни рассказа, которые были рассчитаны на широкого читателя [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 27–28].

Говоря про «знакомство с чесноком» [210] О семантическом подтексте выражения «чеснок» в отношении его применения как знаковой характеристики «еврея» см. [LIVAK. Р. 242–278]. , Чехов имеет в виду еврейство «вообще» и своих еврейских знакомых в частности, «Здешние барыни говорят, что у меня пахнет чесноком. Этой кухонной остротой исчерпывается все их остроумие», — замечает героиня <���«Тины»>. Однако особый аромат — «густой до отвращения запах жасмина» — все равно оказывается одним из лейтмотивов образа Сусанны, сопровождая ее на всем пространстве рассказа. Собственно, можно заключить, что подобный отказ от стереотипов, оборачивающийся на деле их остранением и повторением на новом витке, составляет самую сущность метода работы Чехова с еврейской темой [ЭДЕЛЬШТЕЙН].

В научном чеховедении существует особый опыт чтения «Тины» — «вглубь». С такого рода прочтением рассказа читатель может познакомиться в Гл. VIII. на примерах интерпретационно-текстологических работ известных ученых-филологов — Е. Толстой и С. Сендеровича.

Дональд Рейфильд в «Жизни Чехова» весьма оригинальным образом комментирует историю несостоявшейся женитьбы Антона Чехова на Дуне Эфрос:

Мысли о женитьбе посещали Чехова довольно часто, однако, прежде чем он решится на этот шаг, пройдут долгие пятнадцать лет. Своим поведением он напоминает гоголевского Подколесина, который, увидев наконец долгожданную невесту, сбегает от нее, выпрыгнув в окно.

‹…›

Помолвка Чехова и Дуни Эфрос была тайной и краткой ‹…›. Дуня Эфрос продолжала оставаться другом семьи, хотя спустя два года поссорилась и с Машей.

‹…›

Национальность Дуни, несомненно, сыграла свою роль в сближении с ней Чехова, а потом и в разрыве. Как и многие уроженцы юга России, Антон восхищался евреями и испытывал к ним симпатию. Всегда принимая их сторону, он даже Билибина упрекал, что тот трижды употребил в письме слово «жид». Хотя сам нередко использовал это слово не только в нейтральном, но и в уничижительном смысле и считал евреев какой-то другой расой с совершенно неприемлемыми обычаями. Своих новых знакомых он делил на «евреев» и «неевреев», однако, судя по высказываниям и поведению, он скорее принадлежал к юдофилам[РЕЙФ. С. 180, 181, 183].

Приписываемые Рейфилдом Чехову чувства «восхищения» и «симпатии» к евреям вообще , как и характеристика «юдофил», не только являются плодами фантазии этого историка литературы, но и вступают в противоречие с его же собственным, корректным с точки зрения фактографии, утверждением, что писатель «считал евреев какой-то другой расой с совершенно неприемлемыми обычаями» (sic!).