Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

5 марта 1901 г. (Ялта).

Милый Ефим Зиновьевич, как это ни странно, но в настоящее время я могу располагать только восемью тысячами, из коих притом пять положены в банк на три года. Но всё же, мне кажется, это не решает вопроса, вероятно, можно сделать что-нибудь, чтобы газетный пай остался при Вас. Сколько Вы должны всего? Или сколько нужно Вам для того, чтобы окончательно разделаться с долгами? [217] Коновицер в письме от 28 февраля сообщал о что попал в трудное материальное положение и предлагал Чехову выкупить один его пай в газете «Курьер»: «продажей пая я могу купить себе спокойствие на один год. По крайней мере перестанут меня теребить, предъявлять ко мне иск, описывать у меня имущество. ‹…› я сокращу свои расходы до minimum’а, буду работать и, надеюсь, через год, через два — сумею окончательно распутаться и снова стать на ноги» [ЧПСП. Т. 9. С. 215]. Вы напишите мне, а я пока подумаю и, быть может, придумаю что-нибудь.

Как поживаете? Что нового? Я немножко похварывал, неделю, а теперь, кажется, ничего. Крепко жму Вам руку и низко кланяюсь. Итак, стало быть, я буду ждать ответа, а пока будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

28 марта 1901 г. (Ялта).

Милый Ефим Зиновьевич, письмо Ваше, о котором Вы пишете, я получил, не отвечал же до сих пор, потому что со дня на день поджидаю приезда одной дамы, с которой хочу поговорить о Вас и которой Вы, как мне кажется, нужны. Она за границей, ее приезда ждут здесь, и, как только она приедет, в тот же день я предложу ей Ваши услуги (в качестве адвоката) и, быть может, что-нибудь выйдет. Она очень богата, миллионерша, и без адвоката, который руководил бы наследственными и всякими другими делами, в которые она залезла теперь по уши, — ей приходится и придется очень круто.

Итак, стало быть, ждите от меня письма. Вероятно, через неделю, или самое большее полторы недели, она будет уже здесь, в своем имении.

Крепко жму руку и желаю всего хорошего [218] Речь идет об О. М. Соловьевой-Березиной. В своем письме от 22 января 1901 г. Мария Павловна обращалась к брату с просьбой: «В Ницце будет m-me Соловьева-Березина гурзуфская. Если ты ее увидишь, то порекомендуй ей Коновицера для ведения дел. Ей необходим такой человек, и для Коновицера за все его дела и добродетели нужно что-нибудь сделать. М-me Березину здорово притесняют за ее богатство, и такой человек, как Коновицер, может очень ей пригодиться». В ответном письме Коновицер писал: «Если той даме, о которой Вы мне пишете, понадобятся мои услуги для устроительства ее дел, я, разумеется, явлюсь по первому Вашему призыву» [ЧПСП. Т. 9. С. 199]. .

Ваш А. Чехов.

Ефим Коновицер ушел из жизни в 1916 году, а Дуня с детьми — сыном Николаем и дочерью Ольгой, после Революции эмигрировала во Францию и более четверти века жила в Париже. Со слов Николая Ефимовича Коновицера последние свои годы она провела в доме престарелых под Парижем, откуда была депортирована нацистами в концлагерь Треблинка, где в возрасте 82 лет и погибла в 1943 г. Ее сын Николай, посетив в 1956 г. Москву передал в Отдел рукописей РГБ несколько автографов А. П. Чехова. Он рассказывал тогда, что в детстве часто видел Чехова, который, между прочим, уговаривал его писать: «„Ты писать умеешь, ну так пиши!“ — А когда я его спрашивал, что писать — „что хочешь, а особенно все, что видишь, и когда ты будешь большой, ты станешь писателем, но пиши каждый день“» [ЧЕХОВ. С. 275–276].

Существует мнение, что для

Чехова история с Дуней Эфрос, видимо, была глубокой травмой, размеры которой выяснились не сразу: десять лет он тщательно избегал женитьбы — до появления в его жизни Ольги Книппер, сильной, независимой, блестящей брюнетки, воплотвший тот самый экзогамный вкус, который Чехов разделял со многими другими в своем поколении [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 53].

Доброжелательно-дружественная тональность присуща переписке Антона Чехова с другим его еврейским знакомым — земляком-журналистом А. Б. Тараховским. Будучи учеником 7-го класса Таганрогской Александровской мужской гимназии, Тараховский опубликовал в местной газете «Таганрогский вестник» ряд восторженных статей о гастролях труппы оперетты, за что был исключен из гимназии. После этого инцидента Тараховский в качестве корреспондента начал сотрудничать с «Таганрогским вестником». Один из его рассказов — «Горячее сердце», привлек внимание А. П. Чехова, и по его рекомендации был (под псевдонимом А. Даров) напечатан московским издательством «Посредник» (1894). Личное знакомство земляков состоялось позже, и с тех пор они находились в дружеских отношениях и переписке. В 1898 г., откликнувшись на предложение Чехова, Тараховский написал статью «Таганрог» (по поводу 200-летнего юбилея города), которая была опубликована в московской газете «Курьер» за подписью «А. Т.». В местных газетах «Таганрогский вестник» и «Приазовский край» Тараховский печатал острые критические заметки о работе городского самоуправления и общественных деятелей под псевдонимом «Шиллер из Таганрога». Заведуя Таганрогским отделением «Приазовского края» (выходившего в Ростове-на-Дону), он помещал в ней свои статьи под общим названием «Арабески». В начале XX века Тараховский имел небольшую типографию, одно время издавал свою газету «Приазовская речь». Он оставил воспоминания об А. П. Чехове («Приазовский край», 07.07.1904 и 2.07.1914; «Приазовская речь», 16.01.1910).

Приводимые ниже письма отчетливо иллюстрируют характер личных отношений между писателем и молодым журналистом.

В письме от 4 сентября 1900 г. Абрам Тараховский обратился к Чехову со следующей личной просьбой:

Я, жена и дети находимся в настоящее время в Балаклаве, куда нас послали для купанья и лечения виноградом. Произошло это следующим образом. 3 августа жена разрешилась от бремени девочкой, очень здоровой и крепкой. А через две недели девочка наша умерла ‹…› и это на всех нас, а на жену в особенности, произвело прямо убийственное впечатление. Все врачи советовали нам поскорее убраться на время из Таганрога, чтобы немного рассеять сильно потрясенную и физически и нравственно жену. Зная, что в Ялте мне нельзя жить как еврею, мы избрали Балаклаву и приехали сюда. Но здесь совсем ничего хорошего нет. Холодно, сыро, дожди, постоянный ветер. О купанье не может быть и речи, и кроме того полное неблагоустройство и скука. И мы решили уехать отсюда. Но куда? Вот почему я и решился, уважаемый Антон Павлович, беспокоить Вас. Не знаете ли Вы, как строго преследуется на Южном берегу Крыма (Ялта, Алушта, Гурзуф, Симеиз и пр.) приезд евреев для лечения, и нельзя ли как-нибудь устроить, чтобы я мог прожить там около месяца. Жена, как врач, имеет право жительства повсюду, следовательно, вопрос только обо мне. В Таганроге благодаря знакомству мне нередко удавалось это устраивать, но может быть в Ялте, особенно теперь, по случаю приезда государя, об этом нельзя и думать. Во всяком случае, я очень прошу Вас сообщить мне, как быть? Здесь ужасная тоска, а ехать обратно в Таганрог не хотелось бы. Мы здесь с 31 августа, и за все время не было ни одного теплого дня. ‹…› Прошу еще раз простить, что я беспокою Вас, но уж слишком несимпатична мне Балаклава, и если без особых затруднений Вам удалось бы исполнить мою просьбу, Вы оказали бы нам величайшую помощь.