Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Однако, придя к власти, как выразители интересов всех трудящихся, они, во имя тотальной пролетаризации страны без колебаний встали на путь истребления крестьянства, составлявшего в ней — 85 % от численности всего населения. Если исходить из высказываний Горького-мыслителя о русском крестьянстве, другого способа «окультурить» страну у них просто не было.

В своем антипочвенничестве Горький, не только провокативен, но и, несомненно, оригинален, ибо выказывает точку зрения, которая отлична от всего того, что заявлялось русскими мыслителями как до, так и после него. Вот, например, его определение культуры:

Все, что именуется культурой, возникло из инстинкта самозащиты и создано трудом человека в процессе его борьбы против мачехи-природы; культура — это результат стремления человека создать силами своей воли, своего разума — «вторую природу» [ГОРЬКИЙ (I). Т. 24. С. 197].

Читая обличительные горьковские инвективы в адрес русского народа-Богоносца, не стоит забывать, что идут они из второй [96] См. Горький М. «Две души» [МаГ: PRO ET CONTRA. С. 91–102]. — западнической части, души русского националиста-радикала Максима Горького. Поэтому результирующей составляющей этих обличений является вполне оптимистический вывод, по сути своей не отличающийся от пророчества Достоевского об особой исторической миссии России.

Еще в 1906 г. Горький предсказал: «Теперь мы, русские, потащим мир вперед». В его статьях и письмах каприйского периода все чаще мелькает утверждение, что душе русского народа предстоит великий и трагический полет над Европами. 1 июля 1909 г. он сказал в беседе с А. Е. Измайловым: «Вообще только отдалившись от России, видишь, какая великая обновительная роль ей суждена. Мне не кажется невозможным, что будет время, когда умственная гегемония, духовное командование миром перейдет к России».. О том же Горький говорил гостившему у него на Капри С. С. Кондурушкину: «Нам, русским, в ближайшем будущем принадлежит гегемония интеллектуальная». В беседе с сотрудником газеты «Новая Русь» в мае 1909 г. Горький заметил: «От русского народа я жду многого. Дайте ему только вздохнуть свободно — и будущее будет принадлежать ему» [СПИРИДОНОВА (II). С. 51–52].

Встать на путь истинных преобразований Россия, по убеждению Горького, может лишь в результате революциионного преображения энергий всех, без исключения, населяющих ее «языцев» в психическую энергию планетарного масштаба. Такое преображение должно произойти в акте коллективного волеизлияния трудящихся масс под руководством просвещенных носителей нового Знания [97] Те, кто видят в мировоззрении Горького типичные для русского религиозного сознания элементы гностицизма [ЯКОВЕНКО-МУЗЫКАНТСКИЙ], считают более предпочтительным слово Гнозис. , а главным результатом его станет рождения Нового Человека. На этом пути, учил он,

нужно поставить в иные условия и перевоспитать из рабов земли в хозяев её — крестьянство, порабощённую стихийными силами природы пассивную массу, которая веками эксплуатировалась и, на протяжении веков, непрерывно выделяла из своей среды жесточайших эксплуататоров; иными словами, нужно уничтожить почву, на которой развились все ужасы капитализма («О старичках», 1930 г. [ГОРЬКИЙ(I). Т. 25. С. 87]).

Поэтому

для Горького задача русской революции сводится к европеизации страны, к подавлению и изживанию ее азиатского анархизма. Единственно успешным методом этой европеизации он считает насилие, активизм: «активное», «беспощадное» для него — синоним «истинного». Содержанием же революции, то есть европеизации, должна стать техническая цивилизация, «господство над природой». И естественно, что с провозглашением программы индустриализации страны и наступления на крестьянство (этот бастион азиатчины для Горького) он сразу забыл былые разногласия с большевиками: ведь они принимали его программу [ПАРАМОНОВ (II). С. 148].

На этом пути былой певец «свободной личности» приветствует ее умаление в Стране Советов, сведение всей полноты человеческой индивидуальности исключительно к функции служения социальному целому:

Необходимо написать историю культуры как историю разложения личности, как изображение пути ее к смерти и как историю возникновения новой личности в огне «концентрированной энергии» строителей нового мира [ПАРАМОНОВ (II). С. 149].

С конца 1920-х годов Горький уверовал, что в СССР на базе «Коммунистического интернационала» в его сталинской интерпретации идет гигантская работа по созиданию такого типа людей, что они, в конце концов, сумеют «сказку сделать былью» и тогда:

Россия <���…> скажет величайшее слово всему миру, которое тот когда-либо слышал, и что это слово именно будет заветом общечеловеческого единения… [ДОСТОЕВСКИЙ. Т. 25. С. 20],

Одновременно с этим Достоевский приписывал русскому народу исключительную тягу к «страданию», полагая, что этот мазохистский комплекс есть отражение особой глубины его христиаского миросозерцания: мол, Господь терпел, и нам велел. Он заявлял:

Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, а лишь умиленный до страдания вид; он воздыхает и относит славу свою к милости Господа. Страданием своим русский народ как бы наслаждается. Что в целом народе, то и в отдельных типах, говоря, впрочем, лишь вообще [ДОСТОЕВСКИЙ. Т. 23. С. 36].

В этом пункте Горький выступает яростным противником своего великого соотечественника. Для него коренной духовной потребностью как русского, так и для любого другого человека является волевая активность, направленная на преодолении страдания, и как следствие — обретение человеком счастья в юдоли сей.

В письме к Константину Федину от 3 марта 1926 года он, вполне в духе Ницше, но без его скептической иронии (sic!), пишет:

Аз есмь старый ненавистник страданий и физических, и моральных. И те и другие, субъективно и объективно взятые, возбуждают у меня негодование, брезгливость и даже злость. Страдание необходимо ненавидеть, лишь этим уничтожишь его. Оно унижает человека, существо великое и трагическое. <���…> Гуманизм в той форме как он усвоен нами от Евангелия и священного писания художников наших о русском народе, о жизни, этот гуманизм — плохая вещь <���…>… На мой взгляд, с людей страдающих надобно срывать словесные лохмотья, часто под ними объявится здоровое тело лентяя и актера, игрока на сострадание и даже — хуже того… <���…>