Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

склонны видеть в нем подлинного вождя русской революции.

<���…>

Не надо думать, что второй великий вождь революции во всем уступает своему коллеге; есть стороны, в которых Троцкий бесспорно превосходит его; он более блестящ, он более ярок, он более подвижен. Ленин как нельзя более приспособлен к тому, чтобы сидя в председательском кресле Совнаркома, гениально руководить мировой революцией, но, конечно, он не мог бы справиться с титанической задачей, которую взвалил на свои плечи Троцкий, с этими молниеносными переездами с места на место, этими героическими речами, этими фанфарами тут же отдаваемых распоряжений [ЛУНАЧАРСКИЙ (V). С. 73, 78].

Для характеристики личности Троцкого приведем его литературный портрет, мастерски написанный сером Уинстона Черчилля — человеком совсем с другой стороны, но являющимся не менее значительной политической фигурой в истории ХХ в., и то же литератором, причем удостоившимся за свою грандиозную документально-историческую эпопею «Вторая мировая война» Нобелевской премии (1953 г.). Этот буржуазный демократ и несгибаемый борец против любых форм тоталитаризма писал в книге «Мои великие современники» (1939 г.) о своем классовом враге и политическом антагонисте следующее:

И все-таки в Троцком, индивидууме, так далеком от обычных человеческих привязанностей и чувств, так резко возвышающемся, давайте скажем так, на фоне рядовой паствы, так прекрасно подготовленном для выполнения своей задачи, был один элемент слабости, который с коммунистической точки зрения был особенно серьезен. Троцкий был амбициозен, и амбициозен в самом обычном смысле этого слова. Никакой коллективизм в мире не мог отнять у него чувство эгоизма, который стал в нем болезнью, и болезнью роковой. Он не только должен разрушить государство, он должен затем управлять тем, что от него останется. Он ненавидел любую систему управления, если она не предусматривала его в качестве командира или, по крайней мере, первого заместителя. <���…> Это вело к проблемам. Друзья начинали завидовать. Встав во главе Красной армии, которую он сам же и реконструировал, несмотря на неописуемые трудности и опасности, Троцкий <���…> использовал свой исключительный талант в полном объеме. Офицеров и солдат армии нового типа кормили, одевали лучше, чем кого бы то ни было еще в России, соответственным было и отношение к ним. Офицеров царской армии тысячами уговаривали вернуться. «К черту политику, давайте спасать Россию». Было восстановлено отдание чести. Возвращены знаки различия и старшинства. Командирам вернули их полномочия. Старшие офицеры и генералы обнаружили, что эти коммунистические выскочки относятся к ним с таким уважением, которого они никогда не чувствовали в кабинетах царских министров. А когда союзники оставили русское патриотическое движение, эти меры увенчались победой легкой, но полной. В 1922 году военные настолько высоко ценили Троцкого за его личное отношение к армии и ее строительству, что они могли сделать его диктатором России, если бы не одно роковое обстоятельство. Он был евреем. Он все еще был евреем, и ничего с этим нельзя было поделать. Перенести тяготы судьбы, бросить семью, опозорить свой народ, наплевать на религию отцов, объединить еврея и гоя в общей ненависти — и все это для того, чтобы по такой глупой причине упустить столь великий трофей?! Действительно трудно смириться с таким фанатизмом, такой пошлостью, таким ханжеством. А это бедствие вело за собой еще большие неприятности. Разочарование повлекло за собой катастрофу [ЧЕРЧИЛЬ-НГ].

Как публицист Лев Троцкий создал целую галерею литературных портретов товарищей по борьбе: Ленина, Сталина, Луначарского, Красина и др., экспрессивных и, одновременно, лаконичных по форме. Кроме того, им было опубликовано немало ярких критических статей о его современниках-литераторах: Льве Толстом, Глебе Успенском, Мережковском, Бальмонте, Леониде Андрееве и др. Как ни странно, среди них не встречается имя Горького — литератора, казалось бы, наиболее близкого ему по духу, партийному «товарищу» и соратнику по борьбе за «освобождение рабочего класса».

До Октябрьского переворота Лев Троцкий писал о Горьком несколько раз. Так, в 1909 г. увидела свет его статья «Кое-что о философии „сверхчеловека“», в первую очередь, касающаяся темы ницшеанства Горького — о ней см. в Гл. 1.

В декабре 1909 г. руководство российской социал-демократии было серьезно обеспокоенно тем, что газеты Франции («L’Eclair», «Le Radical»), Германии («Berliner Tage-blatt») и России («Утро России», «Речь», «Русское Слово», «Новое Время») смакуют самую сенсационную новость: исключение Горького из социал-демократической партии [ЛЕНИН (II)]. Практически одновременно Троцкий и Ленин выступили в печати с решительным опровержением этих слухов. Оба политика, в первую очередь, стремились разоблачить «цель сплетни-ческой компании» буржуазных партий, которым по их мнению

хочется, чтобы Горький вышел из с<���оциал>-д<���емократической> партии. Буржуазные газеты из кожи лезут, чтобы разжечь разногласия внутри с.-д. партии и представить их в уродливом виде. <���…> Пользуясь случаем, либеральные журналисты всех оттенков пошлости выносят на свет божий глубокомысленнейшие суждения о несовместимости художественного творчества с партийной дисциплиной, об инквизиционной нетерпимости марксистов и о многом другом. <���…> Пламенно сочувствуют Горькому, — а из сочувствующих уст сочится ядовитая слюна ненависти к партии пролетариата. Их ненависть — у них для нее достаточные причины: она — незаконная дочь их нечистой совести…[ТРОЦКИЙ (IV)].

При этом, если Ленин решительно брал своего друга Максима Горького под крыло, ручаясь за него перед партией, то его партийный соратник красочно пропагандировал образ Горького-революционера:

Революция не была для него историческим эпизодом, — мечом она пронзила его душу, ему уж не было возврата назад. После разгрома революции, в тот период, когда всякие приблудные к нам поэты и поэтессы стадами возвращались на более сочные пастбища буржуазного литературного рынка, Горький остался с нами. Прекрасный талант свой он призвал на службу самому большому делу, которое существует на земле, и тем нерасторжимо связал свою личную судьбу с судьбою партии… [ТРОЦКИЙ (IV)].

Ко времени написания этого панегирика Лев Троцкий и Горький были уже лично знакомы. Впервые они встретились весной 1907 г. на V Съезде РСДРП в Лондоне.

Инициатором знакомства был Горький, как-то в коридоре остановивший Троцкого словами: «Я — ваш почитатель». Горький имел в виду памфлеты, написанные Троцким в петербургских тюрьмах. Троцкий ответил, что также является почитателем писателя. Вместе с Горьким и Андреевой он вновь осматривал достопримечательности Лондона, где был второй раз [ЧЕРНЯВСКИЙ].