Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Горький М. — Амфитеатрову А. В.

Август, не ранее 22, 1910 г., Капри.

Жаботинского — не читал. Я не поклонник его озлобленного, истерического таланта, хотя, разумеется, понимаю причины озлобления и считаю Жаб[отинского] весьма талантливым. Милость будет — пришлите его книжку, возвращу.

Амфитеатров выслал Горькому свой экземпляр пьесы и сообщил:

Амфитеатров А. В. — Горькому М.

21 сентября 1910 г., Феццано.

Жаботинский отказался от идеи публиковать свою пьесу [171] Адресант ошибается, пьеса В. Жаботинского вскоре появилась в печати: «Чужбина». Комедия в 5 действиях. СПб.: изд. Ц. Крайз, 1910. — кажется, под влиянием моего письма, в котором я ему указывал, что ему придется пьесу эту защищать и от с. д., и от глупой части интеллигентного еврейства, а вряд ли он найдет орган печати, достаточно смелый, чтобы открыть свои страницы под защиту от двух таких сил. А «Новое время», которое далеко не дурак, искусственно влюбится в «Чужбину», использует ее для травли «жида» и потопит Жаботинского своими симпатиями. Ведь надо же сознать ясно: бытовые обличения «Контрабандистов» [172] «Контрабандисты» — спектакль Суворинского театра по пьесе В. Крылова и С. К. Литвина-Эфрона «Сыны Израиля», вызваший возмущение общественности как выражено антисемитская постановка. , даже пьесы Юшкевича и Ш. Аша, — детский лепет сравнительно с этим плачем Иеремии [ГОРЬКИЙ и ЖУРНАЛИСТИКА. С. 215].

Ознакомившись с пьесой, Горький резко изменил свою оценку таланта Жаботинского:

Горький М. — Амфитеатрову А. В.

Сентябрь, не ранее 23, 1910 г., Капри.

Дорогой Александр Валентинович!

Не попросите ли вы Жаботинского — от моего имени — прислать мне «Чужбину»? [173] По-видимому, Амфитеатров написал Жаботинскому о просьбе Горького, и тот прислал ему свою пьесу с дарственной надписью: «Алексею Максимовичу Пешкову с глубоким уважением Вл. Жаботинский. Одесса. 4/17. XI. 910». Я понял из вашего письма, что в продажу книга эта не поступит, а иметь ее — необходимо! Хорошая книга! Наши эдак редко пишут и совсем не умеют писать так теперь, когда надо бы!

Мне, знаете, жаль, что не выйдет «Чужбина» в публику, жаль! Конечно, Вы — правы, «Н<���овое> в<���ремя>» — оближет ее своим гнусным языком, и многие другие сукины сыны ликовать будут, но — есть же где-нибудь на Руси здоровые, честные люди? Это книга — для них.

<���…> Не сомневаюсь, что по скорости попаду к вам, а когда — не знаю еще.

Поклон

А. Пешков

По всей видимости, Горький перечитывал присланный ему Амфитеатровым экземпляр «Чужбины», поскольку по прошествию недели он вновь взволнованно пишет ему:

Горький М. — Амфитеатрову А. В.

Конец сентября 1910 г., Капри.

Дорогой Александр Валентинович!

Книга Жаботинского — хорошая книга, самая талантливая вещь из всей антиреволюционной литературы. Много в ней верного, еще больше такого, с чем я никогда не соглашусь, а спорить не стану из чувства глубокого уважения к автору — душе пламенной и полной гневной скорби. Талантливый он человек и — превосходный еврей, да пребудет же таковым во все дни своя! Читал — смеялся горько и почти ревел от ярости, от нестерпимой жалости к Моте, Макару и другим, слишком хорошо знакомым мне людям. Сколько их, разбитых, проходит предо мною, и немалое число удаляются туда, «иде же несть печалей».

Умирают они — виновато улыбаясь. Мученики — виновато улыбаясь! Молчание. Тяжело говорить [ГОРЬКИЙ и ЖУРНАЛИСТИКА. С. 218].

В эти же сентябрьские дни Горький, находясь под сильным впечатлением от прочитанного, делится чувствами со своим адвокатом, знаменитым еврейским общественным и политическим деятелем Оскаром Грузенбергом:

14/27 сентября 1910 г., Капри. Читали вы комедию Жаботинского «Чужбина»? Превосходная вещь, и вообще Жаботинский удивительно интересный, умный, искренний человек в своих трудах. Комедия его взволновала меня — отчаянно, и я всем рекомендую ее как образец искренно написанной книги [ГОРЬКИЙ (II). С. 1008].

Личная переписка Горького и Жаботинского продолжалась долгие годы — об этом речь пойдет в главе IV.

В ранней журналистике Жаботинского выделяется литературно-критический аспект, впоследствии из зрелого его творчества за редкими исключениями исчезнувший. Мы привыкли видеть этого блестящего человека журналистом и писателем, прежде всего политическим, а также автором стихов, переводов, новелл, пьес и романов. <���…> И тем не менее с самого начала его журналистской деятельности можно отметить, среди прочих стремлений, и равнение на серьезную, академическую литературную критику [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 206].

Никто из русских литераторов того времени не привлекает к себе столь пристального его внимания, как Горький. Их обоих тогда роднило, почерпнутая у Ницше «любовь к созидательному и неустанному активизму», мечта о Новом Человеке. О своем восприятии Горького как ницшеанца Жаботинский позднее поведал и в мемуарах, написанных на иврите [ВАЙСКОПФ (I)]. Тема «Жаботинский — критик Горького» весьма подробно раскрывается в работах Елены Толстой [ТОЛСТАЯ Е. (II) и (III)]. Из них явствует, что первая его большая критическая работа — статья «Антон Чехов и Максим Горький. Импрессионизм в русской литературе», появилась в декабре 1901 года в итальянском литературном ежемесячнике «La nuova antologia». В этой статье Жаботинский аргументировано провозглашает Горького провозвестником нового человеческого типа в русской литературе.

«Чехов преображает в атмосферу унылую скуку жизни» — пишет в ней Жаботинский и противопоставляет Чехову Горького, открывшего новый социальный класс и нашедшего в нем настоящую живую жизнь — жизнь тех, кто убежал от мира скуки; его «бывшие люди» «сорвали с себя этикетку принадлежности к определенному сословию, сбросили путы, мешающие свободному проявлению жизненных сил, они умеют желать, не признавая препятствий морального или другого свойства» — по контрасту с «расслабленными чеховскими героями, чувствующими, думающими, мечтающими в полдуши!» Примером служит Челкаш из одноименного рассказа, «вор, пьяница, но — личность» [ТОЛСТАЯ Е. (II)].

Будучи в то время, как и Горький, марксистом [174] Жаботинский входил в состав Одесского комитета РСДРП, с которой порвал после 1903 г.. , Жаботинский, пожалуй, одним из первых отметил,

что к небывалой популярности Горького привели не только художественный достоинства его произведений: в «Челкаше», где показано моральное превосходство вырвавшегося из рабства босяка над крестьянином, молодые марксисты увидели подтверждение своих идей — и создали Горькому славу, которую до него ни один русский писатель не приобретал за такой короткий срок. Понятно, что они ошиблись, приняв Горьковского босяка за пролетария: он также далек от пролетария, как и крестьянин. Тем более что Горький вскоре показал, что люди, занятые на производстве, столь же мелки и ничтожны, как и работающие в поле («Двадцать шесть и одна»). Только вольный бродяга способен, считает Горький, но душевный порыв, на яркую мысль, меткое слово, как Мальва или босяк Серёжка, мечтающий «на сем свете заваруха развести». Для Горьковских босяков морали не существует. Они способны на всё, «и писатель не скрывает, а подчёркивает это; за читателем же остается право задуматься: уж не лучше ли быть способным на всё, чем неспособным ни на что, как дядя Ваня и иже с ним».