Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

<���…>

Максим Горький рисует совсем других героев, чем Чехов:

«Не анемичных, дряблых, рахитичных, близоруких, страдающих хроническим насморком и несварением желудка, а налитых здоровой кровью, способных на сильные страсти и дерзкую решимость, свободных и живущих живой жизнью даже в грязи. Да, это жизнь зла, но изнуренное бледной немочью современное человечество, чтобы переродиться физически и морально, нуждается в притоке злой крови, горячей красной. Слишком уж много развелось среди нас очкариков, в прямом и переносном смысле».

Даже если «горьковские типы выдуманные — и такие они способны внушить нам святую зависть к их силе».

<���…>

Свои мысли о Горьком Жаботинский преобразил в оригинальную теорию, располагающуюся на стыке социологии, психологии и морфологии литературного сюжета.

<���…>

Жаботинский отметил убыль фантазии в современной беллетристике. Фантазию он отличает от воображения как способности ярко представлять себе известные образы; фантазия же есть способность комбинировать эти образы в сложную связную фабулу.

<���…>

Они предпочитают упереть все свое внимание в одну маленькую деталь жизни и копаться в ней, устремляясь елико возможно «вглубь» и силясь найти там, в глубине, трагическую сущность жизни. Желая показать трагизм нашего существования, они бессильны показать этот трагизм в настоящих крупных конфликтах жизни, а показывают «бурю в стакане воды». <���…> Даже когда Горький интересуется босяками, жизнь которых сама по себе изобилует «фабулой <���…> и тут он <���…> оставля<���е>т в стороне фабульный элемент и предпочита<���е>т сосредоточиться на одной какой-нибудь мелочи» [175] 15 января 1917 года Жаботинский опубликовал в «Русских ведомостях» статью «Фабула», в которой утверждал: «Писатель без фантазии не есть настоящий писатель, и время это докажет. Каков бы ни был его успех сегодня, он будет впоследствии забыт, между тем как книги фабулы будут жить вечно <���…>. Эпос без фабулы есть ошибка. <���…> Вы мне не назовете ни одного произведения повествовательной литературы, выдержавшего столетний ценз, которое не обладало бы хорошо развитой фабулой» [ВАЙСКОПФ (I)]. . <���…> Впоследствии, в 1917 г., < Жаботинский > разовьет эти идеи в статье «Фабула» в «Русских ведомостях». [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 210–212].

Молодого Жаботинского особо привлекает тот факт, что Горький — человек действия. Это редкое для типового — мечтательно рассудочного, русского характера очень привлекает его в Горьком, ибо, по его глубокому убеждению

Через пять лет в борьбу за фабулу, в противовес «язве психологизма и диктата „быта“» в русской литературе присоединится Осип Мандельштам — статья «Литературная Москва. Рождение фабулы» (1922 г.), а за ним теоретик опекаемых Горьким «Серапионовых братьев» Лев Лунц.

нужно не спорить об идеях, а их осуществлять. А поскольку для этого нам не достает веры и силы, мы слушаем голос Горького, придающий нам силу и настраивающий на борьбу.

В свое следующей статье о Горьком — «Мещане» Горького (1902 г.) он сравнивает тогдашнее «бескрылое» время с эпохой немецкого романтизма, утверждая при этом, что

романтизм исчез, его разоблачили и лишили блестящего ореола, а он опять возродился. Самым ярким представителем нового романтизма автор считает Максима Горького. Ряд созданных им типов — романтического происхождения, они поражают нас красивыми речами о свободе, о воле, о жизни среди природы, непосредственной, великой. Это иллюзии, но человек хочет бодрости, душевного подъема и готов принимать фантомы за действительность. Романтизм поет свою победную песню в то время, как кругом лежат побежденные, и им кажется, что песню эту поют приближающиеся полки собратьев… В современной русской литературе такую победную песню, уже несколько лет восхищающую читателей, поет Максим Горький. Он — признанный поэт бодрости, надо бы только, чтобы эта бодрость вытекала из самой жизни, из недр ее; ан этого-то нет [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 215].

Здесь автор уже начинает свой спор с Горьким, обращаясь к пьесе «Мещане», он весьма иронично говорит о Ниле:

Среди своих босяцких типов Горький ищет настоящего героя, такого, который «научил» бы жить и интеллигенцию. Сейчас в «Мещанах» он нам выставил Нила, машиниста, которым все почти персонажи пьесы захлебываются от восторга, неизвестно только почему. Горький объявляет всю интеллигенцию «мещанской», считая, что она вся, пожалуй, должна идти насмарку. Но, спрашивает автор, что такое его «„новый“ человек Нил и стоит ли из-за него копья ломать?». Оказывается, что этот персонаж все ненавидит и постоянно ругается, громя мещан, но в его поступках нет не только ничего героического, но и ничего «нового». Нилу кажется, что человек «портит жизнь», что сама по себе жизнь прекрасна. <���…> Итак, начав с реверансов Горькому, автор деконструирует Нила полностью. Тот имеет свое особое credo — он желает вмешаться в «гущу жизни». Но «гущи» бывают разные <���…>, из иных и не вылезешь: затянут, как болото гнилое, так что стремиться <���…> в гущу жизни не всегда резонно. Единственная мысль Нила справедливая, но немного unzeitgemäs-sig [176] unzeitgemässig (нем) — несвоевременная. , как сказал бы Ницше, выражена у него во фразе: «Да, хозяин тот, кто трудится»… Но новизной и эта мысль не отличается. Итак, что дает такого Нил, из-за чего стоило бы сдать всю мещанскую интеллигенцию в архив? Ничего или очень мало, отвечает автор. Вывод автора противоположен горьковскому — что мещанская интеллигенция нужна: романтизм бывает хорош, когда подымает дух упавшего гражданина, когда зовет его к борьбе. Но романтизм, который не щадит рядовых великой армии прогресса, бесполезен, а иногда и вреден. Автор предлагает «симпатичному певцу босячества» оглянуться на пройденный путь. На этом пути у него есть уже два предостережения: одно называется «Мужик», а другое — «Мещане» [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 216].

В статье «Максим Горький и интеллигенция» (1902 г.) Жаботинский подмечает фальшь в восхищении общества горьковскими босяками:

Мужик со своими лаптями, онучами, прокисшим запахом полушубка казался дорогим и близким; в нем видели брата, которого при встрече не только стыдиться не надо, а наоборот, которым гордишься… К босяку такого отношения мы не замечаем. Им восхищаются, приходят в восторг от его мощи, удали, «размаха руки», но никто не идет жить в его среде, никто не чает найти там спасения, никто, наконец, не подумает взаправду делиться мыслями, чувствами и благами жизни с этими «огарками» человека, этими «бывшими людьми».

Жаботинский резонно утверждает, что маргиналы Горького при всей своей личной свободе — люди по своему существу не деятельные, ни к чему путному в социальном отношении не пригодные. Он пишет: