Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

Последовательное, до конца идущее раскрепощение человека.

Защита культурных ценностей общечеловеческого значения.

Изыскание новых организационных планов в целях экономического возрождения страны.

Проповедь свободного и радостного творчества.

Первый номер добавил сюда еще один программный текст:

Навстречу всему человеческому… вне мертвой схоластики партий, вне упрямого догматизма сектантов выходим мы на вольный простор жизни, утверждая свободу во всех планах человеческого творчества.

Нам не страшны бури. Нам священны муки и жертвы, таящие залоги будущих радостей. В разрушительном вихре мы черпаем силы для наших пламенных утверждений.

Все ценности для нас — относительны!

Все — преходяще в культуре, в самых смелых и чистых ее достижениях.

Безусловен для нас — человек, его свободные взлеты, неудержность его исканий, его постоянная неуспокоенность.

Свободной неумолчной струей вольемся мы в поток жизни, пробивая толщу рутины, подмывая обветшавшие устои, обмывая весенними водами нас ждущий, молодой, зеленеющий берег! [1027]

Конечно, не бог весть какого размаха лозунги и обобщения, но можно понять, что газета собиралась информировать своих читателей о важнейших событиях, не впадая в излишний морализм и внутреннюю депрессию. В общем, это понятно. Руководили газетой идейные анархисты, для которых революция октября 1917 года была первым шагом к грядущему преображению мира вне государственного принуждения. Весна и начало лета 1918 года были последним этапом, когда на осуществление этой мечты можно было надеяться. И вся газета, и ее литературный отдел устраивались для того, чтобы реализовать две цели: принести прибыль инвестору и одновременно создать привлекательный образ становящейся России, для чего и были привлечены лучшие литературные силы того времени.

Литературный отдел «Жизни» — понятие довольно сложное, поскольку в явной форме он никак не был выделен из прочих материалов. Повторим, чтобы не отсылать читателей к недавно сказанному: было бы неверным относить к этому отделу материалы только изящной литературы, которых было сравнительно немного. В зависимости от задач дня авторы писали и печатали не только стихи и беллетристику, но и писательские заметки, произведения неопределенных жанров, публицистические статьи, очерки, эссе, а иногда даже и написанные в журналистских жанрах материалы. Так, С. Ауслендер напечатал в «Жизни» два рассказа, три материала под общей рубрикой «Страницы из дневника», большое количество очерков и публицистических статей, а также репортажей о значительных событиях истекших дней.

Поэтому мы определяли литературный раздел не только на основании очевидных или прямо указанных авторами жанров произведений (что, естественно, тоже учитывалось), а на основании известности автора как литератора. Таким образом получается, что литературный отдел газеты составили: С. Ауслендер, А. Ахматова, Ю. Балтрушайтис, Андрей Белый, А. Блок, С. Бобров, К. Большаков, Ю. Бочаров, В. Брюсов, В. Волькенштейн, А. Глоба, Б. Глубоковский, Н. Гумилев, А. Дубровский, Н. Захаров-Мэнский, Е. Зозуля, Рюрик Ивнев, Н. Каржанский, Л. Копылова, Т. Краснопольская (Шенфельд), А. Кузьмин, К. Липскеров, О. Мандельштам, Н. Никандров, В. Патин, М. Пришвин, А. Ремизов, Н. Русов, Н. Рыковский, В. Рындзюн, Ю. Слезкин, И. Соколов-Микитов, Ф. Сологуб, Вл. Ходасевич, Ф. Чернов, В. Шершеневич, И. Эренбург. С нехудожественными материалами выступали имевшие прямое отношение к литературе А. Бачинский (печатавшийся в символистских изданиях под псевдонимами Алеиск и Жагадис) и А. Лосев, известный в будущем философ и прозаик.

В дальнейшем мы не будем говорить о тех, о ком достаточно много известно (Ахматова, Балтрушайтис, Белый, Блок, Брюсов, Гумилев, Ивнев, Мандельштам, Пришвин, Ремизов, Соколов-Микитов, Сологуб, Ходасевич, Эренбург, сюда же отнесем и Шершеневича, о котором недавно появилась почти исчерпывающая книга В. А. Дроздкова). Не можем мы ничего сказать о таких персонажах, как Алексей Дубровский, Александр Кузьмин, Виктор Патин — более они нам на литературных подмостках не встречались. Неизвестна и судьба Краснопольской-Шенфельд. Таким образом, в поле нашего внимания попадут такие писатели, как С. Ауслендер, С. Бобров, К. Большаков, Ю. Бочаров, В. Волькенштейн, А. Глоба, Б. Глубоковский, Н. Захаров-Мэнский, Е. Зозуля, Н. Каржанский, Л. Копылова, К. Липскеров, Н. Никандров, М. Пришвин, Н. Русов, Н. Рыковский, В. Рындзюн, Ю. Слезкин, Ф. Чернов. Конечно, это далеко от социологического среза, но некоторые материалы для размышления судьбы этих людей нам все же дадут.

Начнем однако с человека, который в списке отсутствует, но участие в газете принимал — с Дона Аминадо. Вот как он описывает свою судьбу в тех же мемуарах:

Июль на исходе.

Жизнь бьет ключом, но больше по голове.

Утром обыск. Пополудни допрос. Ночью пуля в затылок.

В промежутках спектакли для народа в Каретном ряду, в Эрмитаже.

И в бывшем Камерном, на Тверском.

В Эрмитаже поет Шаляпин. В Камерном идет «Леда» Анатолия Каменского. <���…>

Швейцар Алексей дает понять, что пора переменить адрес. <���…>

Путь один — Ваганьковский переулок, к комиссару по иностранным делам, Фриче.

У Фриче бородка под Ленина, ориентация крайняя, чувствительность средняя.

— Пришел я, Владимир Максимилианович, насчет паспорта… <���…>

Вышел на улицу, оглянулся по сторонам, читаю паспорт, глазам не верю:

«Гражданин такой-то отправляется за границу…» [1028].

Этот отрывок нуждается в некоторых комментариях, которые мы даем в следующей статье. Но, вероятно, это не слишком существенно. Существенно, что Дон-Аминадо идеализирует и газету, и свою проницательность. Газету потому, что ее историю излагает так: даже при соблюдении некоей объективности, Каржанский предупреждал редакторов о чрезмерной резкости, на что Новомирский отреагировал следующим образом: «На следующее утро газета вышла с напечатанным жирным шрифтом и на первой странице „Манифестом партии анархистов“», после чего была закрыта. На самом деле никакого «Манифеста» не было, а историю закрытия мы уже сообщили ранее. Идеализирует он и свою эмиграцию, потому что она была всего-навсего в Киев, воспринимавшийся как исконно русский город (об этом в «Жизни» писал С. Ауслендер), т. е. фактически он пошел тем же путем, что и многие из тех, о кем у нас еще будет речь. Но сама возможность сразу уехать в дальнюю эмиграцию оставалась.

О С. Ауслендере мы будем иметь возможность поговорить подробно, поэтому лишь вкратце опишем его путь. Еще до закрытия «Жизни», 25 июня он уехал в Нижний Новгород, где, видимо, узнал о судьбе хоть сколько-нибудь свободной печати после 6 июля, и двинулся дальше, на Восток. А. Г. Тимофеев полагает, что его воспоминаниям в газетных очерках можно доверять. Если это действительно так, то, доехав до Перми, Ауслендер вернулся в Москву. Однако согласно другим публикациям до Перми он так и не доехал (см. об этом ниже). Уже вскоре он снова пустился в путь и, «[п]осле неправдоподобных многодневных блужданий по лесам Вятской и Казанской губерний, когда казалось совершенно невозможным выбраться из злого плена совдепии, мы попали в начале сентября <���…> в свободную Казань» [1029]. Но как раз в это время Казань занимают советские войска, а Ауслендеру и его спутникам не менее сложными путями удается попасть в Екатеринбург. С 28 ноября 1919 г. Ауслендер начинает печататься в газетах колчаковского Омска, причем уже первый его очерк «Адмирал» имел значительный успех, а в начале следующего года он печатал в газете «Сибирская речь» серию материалов «Из поезда Верховного Правителя». 14–15 ноября 1919 г. Омск заняли советские войска, но Ауслендеру удалось спастись: «Перед самой сдачей Омска советским войскам он выехал на лошадях — дальнейшая судьбе его неизвестна» [1030]. Сам он об этой дальнейшей судьбе повествовал так: «В 1920 году, когда затихла гражданская война и началась эпоха дружного, почти фантастического строительства, переменив несколько профессий, подошел к работе с ребятами. <���…> работал в качестве рядового воспитателя в детских домах. В глухом таежном сибирском селе (300 верст от города и железной дороги) строили школу-коммуну (так назывались тогда детские дома)» [1031]. Его племянница рассказывала: «В этих переездах он потерял документы. В Томске жил у Владимира Михайловича Куткина, который и помог сделать новые. Паспорт был на другую фамилию (не помню), а имя — Сергей Никитич» [1032]. После возвращения в Москву в 1922 г. «[о]н восстановил свои документы — получил их по распоряжению Менжинского. Он его знал давно, они были в хороших, приятельских отношениях, встречались на писательских собраниях» [1033]. Кажется, А. В. Бурлешин справедливо усомнился во вмешательстве В. Р. Менжинского и вообще в знакомстве Ауслендера с ним [1034].