Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

В дальнейшем он продолжал литературную и театральную деятельность, только сменил адресата — стал писать по преимуществу для детей. Работал в московском Театре юного зрителя, помогал организовывать аналогичные театры по всей стране. Однако в 1937 г. был арестован и расстрелян.

Сергей Павлович Бобров (1889–1971) известен как основатель группы «Центрифуга». В автобиографии он сообщал: «Эпизодически занимался живописью и ее теориями, более систематически теорией стиха, которая привела меня к работам по статистике, каковая меня и кормит. Работал по издательскому делу, книгоиздательства „Лирика“ и „Центрифуга“. <���…> Пишу непонятно и сварливо, почему и должен предупредить моих дорогих читателей, что громадное большинство моих статей (а я их напечатал около двухсот), за исключением того, что печатается в „Центрифуге“, представляет собой жалостные обрывки моих писаний, оставляемые моими неоцененными редакторами в назидание мне: обычно печатается до 5/7 того, что пишу я, так что за многие вещи, публикуемые под моей фамилией, боюсь отвечать, откуда и предпочитаю печататься под псевдонимами» [1035]. В «Жизни» все так и было: стихи печатались под полной фамилией, а заметки о книгах — под псевдонимами С. П. Б. и Т. Айгустов. В них, как мы попытались показать в предыдущем разделе, шла довольно сложная идеологически окрашенная игра.

Бобров остался в советской России и до поры до времени был вполне доверенным лицом: служил в Наркомпросе, печатался в «Красной нови» и «Печати и революции», делал вполне успешную карьеру по статистической линии. В 1924 году он писал Жозефине Леонидовне Пастернак:

Опять ведь я на службе: я служу в Госплане, это Государственная общеплановая комиссия при Совете Труда и Обороны (на обычный тон это СТО — то есть совещание министров, направленное к восстановлению хозяйства страны, что ли). Этот Госплан занимается всяческой электрификацией и вообще планирует все на свете. Учреждение и сейчас пользующееся большим весом, а в будущем это будет — сердце страны. Попал туда в Отдел Индексов (коэффициент вздорожания, конъюнктуры и всего такого), на очень хорошую и интересную работу. <���…> За три месяца, как я «гулял» и не имел жалованья, я столько всяческого литературного свинства наглотался, что оторопь берет. Человека, «который писатель», спрашивают с сожалением: «а Вы обедали сегодня», «а что это у Вас рукав не зашит» и все такое. Радости мало. Хочу быть барином и буду верой и правдой считать большевикам индекс, — он им и всем на свете нужен, за него платят деньги, ибо это дело, а не что-то такое невесомоулыбчивое вроде литературы. Большевики люди полезности, и видя, что в сущности литературы сейчас у нас нет, говорят — ну Вы хоть агитируйте, что ли? На черта Вы существуете? — а индекс сам за себя агитирует, — вот в чем дело [1036].

«Потом все кончилось, — рассказывал он М. Л. Гаспарову, — потребовалась статистика не такая, какая есть, а какая надобна; и ЦСУ закрыли». И далее от своего имени Гаспаров продолжал: «Закрыли с погромом: Бобров отсидел в тюрьме, потом отбыл три года в Кокчетаве, потом до самой войны жил за 101-м километром, в Александрове» [1037]. И литературная его работа была скукожена. Вот из тех же воспоминаний: «Все старшие участники помнили, как наука стиховедения была отменена почти на тридцать лет <���…> У Бонди была книга о стихе, зарезанная в корректуре. Штокмар в депрессии сжег полную картотеку рифм Маяковского. Нищий Квятковский был принят в Союз писателей за считанные годы до смерти и представляемые в комиссию несколько экземпляров своего „Поэтического словаря“ 1940 г. собирал по одному у знакомых. Квятковский отбыл свой срок в 1930-х на Онеге, Никонов в 1940-х в Сибири, Голенищев<-Кутузов> в 1950-х в Югославии <���…> Бобров появился на первом же заседании. Он был похож на большую шину, из которой наполовину вышел воздух…» [1038]

Константин Аристархович Большаков (1895–1938), по воспоминаниям, обладал редкостным даром фантазии, почему бывает непросто различить, где у него правда, а где вымысел. В реальности это означает, что мы достоверно не знаем, о его делах и даже местопребывании после закрытия «Жизни» и до 1922 г., которым он датирует свою демобилизацию из Красной армии с должности начальника крепости «Севастополь». 12 октября 1922 г. письмом в Госиздат он отказался печатать свою книгу, которая уже была оплачена по высшей ставке: «Прошу возвратить мне рукопись книги стихов „Ангел всех скорбящих“, оплаченную в 1921 (летом) и до сего времени неизданную. Издание ее в настоящее время и тем более позднее для меня с художественной стороны представляется совершенно невозможным» [1039]. Пока что нам остается только гадать, что послужило причиной такого решения. Но характерно, что с этого времени он издает только прозу, куда иногда попадают и стихи (как опубликованные, так и неопубликованные), что коренным образом меняет их функцию [1040]. Отметим также, что в советское время его проза все более дразняще маскируется под автобиографичность, заставлявшую большинство писавших о нем верить художественным произведениям. Характерный пример — его служба в армии в Первую мировую войну. На основании романа «Маршал сто пятого дня» все (и автор этих строк в их числе) писали, что с 1915 года он учился в Николаевском кавалерийском училище, где в свое время проходил курс Лермонтов. На деле же в 1916 г. он должен был пройти краткосрочный курс военного времени для прапорщиков в Чугуевском пехотном училище, но очень скоро покинул его, лето и осень 1916 провел в Москве вне армии; под Новый 1917 год снова надел шинель, был отправлен в Нижний Новгород в учебный батальон. Это решительно меняет всю ситуацию, связанную с его армейской жизнью. Вместо блестящего гвардейского офицера, он становится тягловой лошадкой войны. Впрочем, пока что нам не удалось обнаружить свидетельств его прямого участия в боевых действиях. Даже в то время, как он попадает в армию, он занимается какими-то тыловыми делами [1041]. Однако независимо от того, как ему служилось и как писалось прозой, судьба оказалась трагична: 15 сентября 1937 г. он был арестован и 21 апреля следующего 1938 г. расстрелян по обвинению в шпионаже.

4 мая 1918 в десятом номере «Жизни» появилось стихотворение «Террорист», подписанное Ю. Бочаров. Автор его Юрий Михайлович Бочаров (1887–1936) — журналист, впоследствии историк, профессор педагогического института им. Бубнова, член РКП (б), написал ряд брошюр об истории русского революционного движения, был одним из авторов «Учебника истории классовой борьбы». Но и это не помогло. 23 марта 1936 он был арестован в составе группы из 24 человек, включая Бочарова Е. М. (видимо, брата), приговорен Военной коллегией Верховного суда 2 октября 1936 по обвинению в контр-революционной и терористической деятельность. Расстрелян 3 октября 1936. Прах захоронен на территории Донского монастыря г. Москвы [1042].