Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

Приведем один пример. В 27-м номере на третьей странице, то есть практически вытеснив весь объем статей, помещен обширный репортаж «Съезд „совнархозов“». Почему так случилось — понятно. Этот съезд считался чрезвычайно важным. Как сообщают комментаторы полного собрания сочинений Ленина, «…на нем присутствовало 252 делегата, представлявших 5 областных, 30 губернских и значительное число уездных совнархозов, а также отделы ВСНХ, профсоюзные организации и фабзавкомы» [1073]. «Труды I Всероссийского Съезда Советов Народного Хозяйства. 25 мая — 4 июня 1918 г. (Стенографический отчет)» были выпущены в Москве в том же 1918 году, причем в книге было 500 с лишним страниц. Речь Ленина, открывавшая съезд, перепечатывалась неоднократно [1074].

Отчет «Жизни» на третьей полосе газеты предварялся таким фрагментом:

Вот они, те «хозяева», по которым тоскует русская земля.

Только — кто это «они»?

В модернизированном зале «Метрополя» было вчера столько народа, что мудрено разобраться, кто званный «хозяин» и кто почти незваный гость — посетитель.

По крайней мере, когда под конец дневного заседания началось усиленное «хождение», разговоры и хлопанье стульями, председательствующий Рыков пригрозил очистить зал именно от «гостей».

А шумели добрых три четверти…

Выделив десяток газетных коллег и двух востроносых барышень в соломенных шляпах, приходится всех остальных считать хозяевами съезда.

В таком случае «хозяева» великорусской земли — все знакомые лица:

Иронический Бухарин; степенный Рыков; бойко размашистый Трутовский <���левый эсер>; Лозовский с мировой скорбью в глазах и меньшевистским ядом в словах; коренастый представитель профессиональных союзов, чью фамилию никогда не запомнишь <���Томский>, а лиловый галстук никогда не забудешь; много френчей, один с георгиевской петлицей, мало серых шинелей (слушателей самых добросовестных и жадных); выводок юных инженеров, перешептывающихся о чем-то, вероятно, чрезвычайно важном, так как один из них, сидевший в правом углу, поминутно бегал для этого к остальным, помещавшимся слева. Каждый раз он ронял новенькую инженерную фуражку и конфузливо оглядывался, пока, наконец, некий сострадательный, а еще более сонный старик не уступил ему своего места в левом секторе…

Этим стариком можно закончить первый беглый обзор совнархозов.

Было, впрочем, еще одно характерное лицо, страшно боявшееся пропустить случай для внесения «внеочередного предложения», но, несмотря на такую работоспособность, о нем можно умолчать, ибо под конец выяснилось, что в основе всех его предложений лежало незнание утвержденной повестки…

Ленин говорил с обычной горячностью на обычные темы. При дневном освещении я слышал его впервые; и в тусклом луче, падавшем сквозь стеклянный потолок, впервые заметил, какой он, в сущности, усталый человек: истощенное лицо, горячий взор, нервные жесты [1075].

А добрую треть второй полосы занимало информационное сообщение, которое приведем лишь в самых важных моментах:

В воскресенье, в два часа дня, население Москвы было встревожено рядом оглушительных взрывов, беспорядочно следовавших один за другим. Около Краснопрудной улицы взвились клубы густого черного дыма. <���…>

Скоро выяснилось, что горит товарная станция М.-Казанской ж.д. Загорелся хлопок, грудами сваленный на одной из платформ. ЗАГОРЕЛСЯ ОН ОТТОГО, ЧТО РАСПОЛОЖЕННЫМ В ОДНОМ ИЗ ВАГОНОВ ОТРЯДОМ МИЛИЦИОНЕРОВ БЫЛ ВЫБРОШЕН К ПЛАТФОРМЕ ЗАЖЖЕННЫЙ МАТРАЦ. Матрац этот <���…> загорелся от неосторожно брошенной спички. <���…>

Тут же вблизи находилось 20 вагонов со снарядами, которые спустя несколько минут начали взрываться. <���…>

Общее число пострадавших исчисляется в 35, из которых убитых 8 человек., а остальные ранены, обожжены и контужены снарядами, осколками и т. д. [1076].

В следующем же номере Ауслендер печатает очерк «Символическая случайность», где сопрягает эти два события, причем сопоставление первого из приведенных нами текстов с «Символической случайностью» показывает, что и он (напомним, неподписанный) принадлежит Ауслендеру. Процитируем небольшие фрагменты этого очеркового текста:

В воскресенье половина четвертого, когда на Театральной площади я повис на шестнадцатом номере [1077], над «Метрополем» поднималось зловещее свинцовое облако; ветер крутил пыль, срывал шляпы, солнца не было, но было душно, а мы цеплялись судоржно <���так!>друг за друга, будто в этом спотыкающемся трамвае было наше последнее спасение.

Никто точно еще ничего не знал, но слухи перегоняли друг друга.

Рвутся снаряды, горят вагоны с удушливыми газами, взлетит вся Москва, задохнутся все от газов, и народные комиссары, и спекулянты, и капиталисты, и красноармейцы, все погибнут разом страшной мучительной смертью, от которой никому никуда не уйти. <���…>

«Так им и нужно».

Кому им? Ведь все, все задохнемся в этом удушливом черном облаке.

Это проклятое разделение «мы» и «они». Даже перед лицом смерти не устанем мы проклинать друг друга, злорадно радоваться взаимной гибели.<���…>

Облако рассеялось над всей Москвой, небо, как глухая свинцовая крышка гроба, душно туманится голова, дышать тяжело. Или, правда, ядовитая отрава уже рассосалась по всем улицам, домам, во все щели, никуда не укрыться, не уйти.

Как раз в ту минуту, когда начался пожар на станции Казанской ж.д., я сидел в ресторанном зале Метрополя, на открытии съезда советов народного хозяйства.

Под стеклянным колпаком ресторанного зала спокойно и чинно совершался ритуал избрания президиума, мандатной комиссии, при соответственных речах.

И опять это проклятое «мы» и «они». Правда, в речах представителей правительства нет больше безрассудной злобы ко всем инакомыслящим. <���…> Но все же — «мы» и «они»…

Мы, познавшие истину, правоверные, они схизматики или предатели и сознательные мерзавцы или пошлые дураки, не доросшие до познания святой веры…

В речи Ленина была нота какой-то снисходительной жалости к «ним».

Он готов допустить, что среди «них» есть вполне искренно преданные делу и честные люди, Но «они» полны тысячи буржуазных предрассудков, незаметно для себя связаны бесчисленными нитями со старой умирающей жизнью, и потому, даже если захотят всем сердцем, не смогут сделаться новыми людьми новой жизни, хотя «их» нужно и можно заставить работать для этой новой жизни.

А я смотрел на этого приземистого, спокойного человека с умным, но несколько незначительным лицом, лицом профессора или доктора, и думал, почему у него такая уверенность, что он-то, именно он — новый человек новой жизни.