Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

Хорошо понимаю, что у Вас нет желания видеть всё своими глазами. Но Ваше представление о «революционно-благополучной и пролетарски-роскошной» Москве (литературной) — ошибочно. Вам это кажется из Вашего непрекрасного далека. Я точно такого же мнения был, живя в Екатеринославе, и вижу, как ошибался. Вы совершенно правы, говоря о малой привлекательности московской «литературы», особенно «кружков» или «ячеек». Но что из того? Вы помните, есть такая картина: великосветский салон в Москве, Пушкин, Крылов, Жуковский и другие, нарядные дамы, зал с колоннами, оживленные беседы, и у одной из колонн, со скрещенными на груди руками — Чаадаев, бледный, задумчивый, одинокий Чаадаев, не принимающий участия в разговоре, — смотрит, думает… Вот: Чаадаев пришел, — сюда , — на бал, от которого он может быть — очень далеко. Но он тут. Он не остался дома. Не сидит где-то в глухой деревне своей. И мне это понятно. Чтобы быть «далеким» от ячеек и кружков литературных, надо быть здесь , а не там в Феодосии. («Здесь» — это для меня Москва, Питер, Берлин и т. д.). Будучи здесь, Вы почувствовали бы уверенность, почувствовали, узнали бы ценность, узнали бы, что то, что говорите, нужно и важно сказать.

Вообще должен заметить, что за последние несколько месяцев в литературе без кавычек совершенно отчетливо (на моих глазах) — и это отмечают все, устно и письменно, — произошел перелом: академизм снова восторжествовал, Пушкин вновь и прочно утвердился — всерьез и надолго. Конечно, не могло быть иначе. И это уже произошло.

Есть еще одно очень важное обстоятельство. Я прочел на днях несколько стихотв<���орений> Бальмонта, Брюсова, Блока («Двенадцать») в высокохудожественном переводе немца Грегера и получил огромное удовольствие; прочел хронику литературную в берлинской «Новой русской книге», перелистываю №№ берлинской «Жар-Птицы»; [1163]просматриваю пахнущий типограф<���ской> краской № питерского сборника или московского журнала; все это, согласитесь, мне ведь нужно! Скажите, Вы это все можете? Нет. — В здоровом организме, где правильная циркуляция крови, энергичная клетка тоже стремилась к центрам, мозгу или сердцу, — всегда. А сейчас, когда то лихорадит, то сводит судорогой, то пробирает дрожь, то кидает в полузабытье или в сон, — клетка где-нибудь на пятке — ничего удивительного если замирает и вянет: от пульса далеко. <���…>

Ваших «Демонов» я принял так, как принял все Ваше «прежнее»; говорю о впечатлении общем, читал давненько, отдельных стихов не помню как следует. «Купину» с огромным интересом получу у Парнок. К сожалению, ее не было в понедельник в Союзе Писателей, где обычно бывает. (Там по понедельникам чтения). Надо мне разузнать ее адрес, а я эти дни никого не вижу — все по дачам. За «Путями Каина» обязательно схожу к В. В. Вересаеву [1164]. Мы с ним знакомы. <���…>

Вчера говорил с Е. А. Галати по телефону — приехала с дачи на день. Очень обрадовалась моему о Вас сообщению. Она очень хорошая, интересная и умная женщина 32 лет, сыну 7 лет, неглупый очень муж, человек литературный, пишет, впрочем, по экономич<���еским> и финансовым вопросам, собирается издать книгу — «труд». Ек. Ал. хорошие благородные стихи пишет, а не милые, как когда-то. К сожалению, у меня под рукой нет, чтобы Вам показать. Не печатает потому же, что и я: во-1), трудно вообще из-за малого числа изданий, из-за трудности издавать отдельно; во-2), такое обилие поэтов, хоть и плохих, и они так «напористы», что с ними нам, «неизвестным», конкурировать совестно, а связей хороших нет — с Питером и Берлином, где положение значительно лучше. А возможно и то — говорю о себе — что стихи не настолько хороши, чтобы они сразу заинтересовали издателя. И даже наверное так. — Революция ее только потрепала, как и многих из нас. <���…>

Шенгели я люблю мало. Ваше замечание об угрожающем сходстве с Брюсовым и об алгебре в гармонии чрезвычайно метко. Но не считаете ли Вы, что прав Фридрих Геббель: не садятся за рояль, чтобы доказывать математическую формулу, а во всякой высшей деятельности то и прекрасно, что ею осуществляются цели, о коих действующая личность даже и не думала? Шенгели очень думает, он «высиживает» и не горит , и беспокоится и волосы ерошит по поводу любой рифмы и любого эпитета, и успокаивается только тогда, когда все гладко, особенно когда цезура на месте и метр совершенен. Как-то он в хорошем стихотворении ни за что не хотел простить автору «мужской» цезуры в шестистопном ямбе, в одной строке, т<���а>к как во всех остальных строках цезура-де дактилическая!

Цветаева — это просто пропуск. Я ее очень хорошо знаю и очень хорошо люблю. Вот передо мною ее «Версты», которые меня обрадовали очень, и которые перечел еще раз — с еще большим удовольствием — после Ваших слов о ней.

Она теперь в Берлине. Уехали за границу Бор. Зайцев, Влад. Ходасевич. Первый в Италию [1165], второй в Берлин [1166]. Очень хочет в Италию и Андрей Михайлович Соболь [1167]. Зайцев ничего здесь все время не издавал, посылал в Берлин и там накопил сотню тысяч марок, — теперь будет на них жить. Перед отъездом Ходасевич побывал в Москве и читал в союзе свою новую книгу стихов. Признáюсь Вам, что в этой книге есть стихи, которые сразу же вознесут его на степень крупнейших наших современных поэтов. Может, я ошибаюсь (после чтения мнениями не обменивались), но в Ходасевиче, из молодых поэтов, Пушкин нашел, по-моему, самое мудрое и всамделишное свое воплощение; по крайней мере некоторые стихи меня в этом совершенно убеждают. Дай Бог. Господи, какое сравнение с Шенгели, который ведь тоже о Пушкине говорит. Я знаю хорошо, что услышь Вы эти стихотворения, Вы бы сильно обрадовались. Я был в соверш<���енном> восторге, а огромная аудитория (была вся литер<���атурная> Москва) казалась совершенно изумленной. <���…>

В Москве плохо, пожалуй. Может, потому что лето. Ничего не издают. Говорят об омоложении, возобновить собираются «Софию» [1168]. О Шпенглере уже слышно мало. Умы занимает Штейнер, Эйнштейн, Штейнах. Последний пересаживает мужские пубертатные клетки женщине и делает ее мужеподобной, берет мужеподобную и бесплодную женщину и путем такой же трансплантации делает ее женой и любовницей и матерью. — Вчера в Москву прилетел мотоцикл (воздушный!) из Лондона, шел 23 часа! — А завтра мы ждем телеграммы или авиаэкипажа с Марса, уверяю Вас. — Московские ученые и профессора сбиты со всех позиций и с толку и читают лекции о вещах совершенно фантасмагорических. Уэльс, Жюль Верн и кто там еще — кажутся способными подростками из 5 класса гимназии. –

Айхенвальд написал неудачную книгу о Блоке, Гумилеве, Ахматовой и Шагинян. Мало хорошего сказал о Блоке (чересчур) и много хорошего — о Гумилеве, помянув с симпатией о «барине» и о «дворянине». И за это один из самых, говорят, известных руководителей нашей Республики поместил в Правде статью «Пролетариат, где твой хлыст?», в которой имеется: «ослиные уши» автора книги, «дрянь» и еще кое-что. Статья крайне едкая и — талантливая, впрочем [1169]. <���…>