Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

Не столь уж трудно понять, что дневниковая или квазидневниковая запись Ходасевича служит хотя бы отчасти своеобразным конспектом воспоминаний более позднего времени: «Конец Ренаты», «Брюсов» и «Андрей Белый», открывающие книгу «Некрополь», и «Виктор Гофман: К двадцатипятилетию со дня смерти». Среди трех далеко не полностью сохранившихся фрагментов этого «дневника» по крайней мере еще один также является своего рода подготовительной записью к воспоминаниям «О меценатах». Вот его вариант печатный: «Один писатель, знаменитый уже в ту пору, всучил Л-ву нуднейшую и длиннейшую свою поэму, получил по рублю за строчку, уехал за границу и там вдруг испугался, что недобрал. Прислал телеграмму: „Если журнал хочет сохранить моей идейное сочувствие, прошу дополнительно выслать пятьсот рублей“. Л-в, надо ему отдать справедливость, нашелся. В ответ он телеграфировал: „В сочувствии не сомневаемся, денег не высылаем“» [1226].

А вот как выглядит рукописный вариант: «В начале 1906 г. я видел буквально такую телеграмму Мережковского в „Золотое Руно“: „Если журнал хочет сохранить мое идейное сочувствие, прошу немедленно перевести столько-то (не помню) рублей авансом“. Рябушинский не послал, т. к. за Мер<���ежковским> уже был аванс. Его рукопись (поэма [не помню названия] „Старинные октавы“) была уже в редакции. Эта поэма и напечатана в № 1 „Зол<���отого> Руна“, но в дальнейшем идейное сочувствие Мер<���ежковского> действительно прекратилось: больше он у Ряб<���ушинского> не печатался».

Таким образом, мы отчетливо видим, что Ходасевич трансформирует «упоминательную клавиатуру» (выражение О. Мандельштама) в дневник, посвященный событиям прошлого, но записываемым подённо, чтобы впоследствии превратить обе эти предварительные стадии в завершенную мемуарную прозу. При этом, конечно, промежуточная стадия может опускаться: так, события, описанные в «Младенчестве», легко вычленяются уже из первоначального текста, минуя какой бы то ни было нам известный текст-посредник.

Если же мы обратимся к настоящему «Камер-фурьерскому журналу», то без особенного труда обнаружим, что он также вполне способен к потенциальному развертыванию.

Вот случайно выбранный из текста пример: «В Возрожд.<���ение> (Вейдле). С ним у Viel. К Азову. За покупками. / Л. Берберов. — На бал писателей (Фохт, Зеелер, Поляков, Жаботинский, Городецкая, Цетлины, Маклаков, 3 Вейдле, Мандельштам, Смоленский, Каплун, Ремизов, Познер, Вишняки…) В Куполь (Каплун)» [1227]. На первый взгляд даже такой относительно развернутый текст абсолютно непонятен без комментария самого автора дневника. Однако вглядимся пристальнее — и увидим, что многое тут очевидно или легко расшифровываемо. Без особенных объяснений ясно, что такое «Возрождение» — редакция газеты. Упоминание имени В. В. Вейдле также вполне объяснимо: это близкий друг Ходасевича, также сотрудник «Возрождения». Понятно, почему они идут в кафе Viel — оно очень близко от помещения редакции: 2, rue Godot de Mauroy и 2, rue de Sèze (так же, как после писательского бала в «Coupole» — от «Лютеции» до него совсем недалеко).

Встреча с Вл. Азовым здесь — первая из упомянутых в «Камер-фурьерском журнале». Потом его имя в этом году мы находим еще 15 января. Конечно, можно оставить это имя на счет принципиально некомментируемого, однако все же есть некоторые основания предположить, что за этими разговорами кроются какие-то рассуждения о разрабатываемом проекте издания парижского «Сатирикона», первый номер которого вышел 4 апреля, т. е. меньше, чем через 3 месяца после упомянутой даты, и уже в нем в «Составе сотрудников» упомянуты и Азов, и Ходасевич, и Берберова [1228]. Сатириконское прошлое Азова дает основания предполагать, что он был одним из агентов М. Г. Корнфельда, редактора-издателя будущего журнала, по вербовке видных писателей в сотрудники.

Вряд ли нуждаются в комментариях «покупки» и имя племянника Н. Н. Берберовой, с которым, как и с другими ее родственниками, Ходасевич нередко общался. Зато сравнительно подробная запись о бале писателей дает основания для выяснения некоторых сопутствующих обстоятельств.

Писательский бал на «Старый Новый год» (13 января) в зале «Лютеция» на углу бульвара Raspaile и rue de Sèvre на протяжении довольно долгого времени был одной из достопримечательностей русской колонии, поскольку, с одной стороны, давал возможность общения в самом широком кругу, а с другой — служил благородному делу. В предыдущем году в хроникальной заметке писалось: «Союз писателей и журналистов возлагает большие надежды на сегодняшний бал. Материальные нужды Союза журналистов чрезвычайно велики. Союз русских писателей и журналистов существует с 1920 года, и за это время количество членов Союза достигло 400 человек. За очень редким исключением это — целая армия тяжело нуждающихся, часто совершенно безработных, людей. Огромное число русских журналистов занимается совершенно чуждой для журналиста профессией. чтобы только просуществовать. Даже те, кто работает постоянно в текущей зарубежной русской печати, не могут существовать на свой заработок. Приходится и этим искать где-то посторонний заработок. Скажу больше, даже знаменитые русские писатели, имена которых знает не только Россия, но и Европа, и те, за редкими исключениями, не могут существовать литературным трудом. Среди безработных журналистов много когда-то известных всей России имен, бывших редакторов, фельетонистов, публицистов. Много среди них людей такого преклонного возраста, что найти для них работу невозможно. Много больных, многосемейных. За последние годы Союзу приходилось часто оказывать помощь больным, нуждавшимся в оперативном лечении, страдающим истощением от постоянного голодания. Размеры ссуд, которые выдавал Союз, от 100 до 500 фр. Бюджет Союза не выше 50 000 фр. в год. Единственным источником средств являются два бала Союза» [1229].

Парижские газеты, в том числе и «Возрождение», где постоянно сотрудничал Ходасевич, всячески поддерживали интерес к балу. Так, в том же 1931 году первое известие с упоминанием имен Беллы Рейн и руководителя оркестра балалаечников Черноярова появилось уже 2 января [1230]. На следующий день в хронике сообщалось о программе новогоднего кабаре и об организации танцев. После двухдневного перерыва последовало новое известие: «Программа концерта и кабарэ на новогоднем балу печати обещает быть особенно интересной. Кроме объявленных уже выступлений, будут петь артистка оперы М. М. Монигетти, артист русской оперы г. Горский, выступят: балерина Мариинского театра Людмила Бараш со своим партнером Н. Дальским, болгарская ведетта Пенка Стойчева (жанр Жозефины Бек<���к>ер), балерина Ирина Сусанина, известный артист г. Рафаэль исполнит несколько пьес из своего обширного репертуара на концертино» [1231]. И начиная с этого дня известия о пополнении программы идут ежедневно. 9 и 10 января заметки о грядущем бале приобретают особенно рассчитанный сентиментальный характер [1232]. Окончательные известия о регулярной программе появляются за два дня до бала, предваряясь стихотворением неизвестного автора: