Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

Мистические взгляды нисколько не мешали Анне Николаевне интересоваться вопросами социологии и политической экономии. Здесь она проявляла заметную склонность к социализму христианского оттенка и даже к анархии патриархального типа, когда люди заживут добрыми братьями и сестрами, не нуждаясь в государственной организации, без всяких властей. В газетах, журналах и в новых книгах Анна Николаевна жадно искала признака приближения того, чего она так желала. И она это часто находила… Движение в Китае она объясняла как зарю с востока, вооружение западных держав — как приближение краха старых порядков.

Конечно, такое постоянное напряжение мысли не могло оставаться без попыток пропаганды. Анна Николаевна с этой целью вела обширную переписку с разного рода поклонниками Соловьева. Журнал Новый Путь на первых порах казался ей «нашим» органом и она внимательно прочитывала все книжки «от доски до доски». Параллельно Анна Николаевна пыталась все время заниматься и устной проповедью, но здесь ее постигали частые разочарования. Она «перепробовала» всех сотрудников и сотрудниц Нижегородского Листка и всех своих знакомых. Многие даже и не замечали, что их «испытывают»: так ловко и осторожно зондировала Анна Николаевна «подходящую почву». Когда испытание приводило к отрицательному результату, Анна Николаевна грустно говорила кому-нибудь из близких:

— Нет, тут ничего не поделаешь.

Много раз Анна Николаевна пробовала обратить и меня в свою веру. Моя склонность к разговорам на общие и отвлеченные темы вводила ее в заблуждение. Но в конце споров я неизменно получал:

— Ах, как вы окаменели в узком позитивизме.

Однако надежды не покидали А. Н. Шмидт, и она возобновляла свои попытки, пока я не уехал из Н.-Новгорода.

Нередко, возвращаясь из гостей в 11 и 12 часов ночи, я заставал у себя Анну Николаевну. Она обыкновенно ожидала меня, расположившись за моим письменным столом с какой-нибудь газетной работой.

— Здравствуйте, я жду вас больше трех часов…

Я предлагал чаю, но почти всегда оказывалось, что моя гостья, нимало не стесняясь моим отсутствием, сама доставала себе из моего шкафа все то, что ей было нужно. На это она смотрела просто: церемонии — это вздор, рутина, суета, предрассудок, пустяки, о которых и толковать не стоит. А надо вот поговорить о совместимости зла в мире с бесконечной благостью Творца и т. д.

И беседа наша затягивалась на долгое время. И я должен сказать, что никогда не тяготился этими разговорами, хотя иной раз и чувствовал физическу<���ю> усталость. Захватывала напряженность мысли Анны Николаевны, ее искренность, ее вечные поиски, как водворить часть между людьми <���так!>. Кроме того, нельзя было и не согласиться, что все, относимое ею к суете и пустякам жизни, действительно суета и пустяки. Идейность Анны Николаевны невольно сопоставлялась с безыдейностью столь многих дам, изящная наружность которых так вопиюще не соответствует их внутренней бессодержательности.

Трудолюбие и работоспособность покойной справедливо засвидетельствованы в редакционном некрологе. К этому я прибавлю, что, в сущности, Анна Николаевна считала большую половину своих писаний в газете скучным для себя делом. Мелкие репортерские заметки, хроникерские статейки о незначительных фактиках — это, конечно, не удовлетворяло человека, все время думающего о мировых вопросах. И Анна Николаевна мечтала с надеждою, что скоро придет хорошее время, когда общественная свобода даст возможность откровенно говорить с публикой о широких горизонтах, может быть, и утопичных, но глубоких и радикальных.

Своим трудом Анне Николаевне приходилось содержать не только себя, но и свою мать [1352], которой зимой требовались и прогулки на лошади и хорошее питание, а летом — евпаторийские ванны. По этому поводу В. Г. Короленко высказывал такое мнение:

— Я убежден, что необходимость содержать мать является единственной причиной, заставляющей Анну Николаевну тянуть лямку обыкновенного заработка. Как только старушка умрет, вот посмотрите, Анна Николаевна выйдет, так сказать, на площадь с публичной проповедью своих религиозно-социальных идей [1353].

Но этого не случилось: Анны Николаевны уже нет, а «старушка» еще жива.

На днях А. Уманьский в Нижегородском Листке в статье — «К кончине А. Н. Шмидт» назвал покойную «одной из оригинальнейших и умнейших женщин в России». Очень близко к этому отзыву и мое мнение. Ведь так редко встречаются женщины, всецело поглощенные идейностью. Конечн<���о>, мистицизм не еще <���так!> положительное качеств<���о>, но это свойство Анны Николаевны не мешало ей быть всегда истинно гуманной, терпимой к чужим мнениям и свободолюбивой.

При иных формах нашей жизни Анна Николаевна, вероятно, основала бы новую сетку <���так!> с мистической окраской, но без всяких всяких <���так!> стеснительных обрядов и регламентов, с ясным социалистическим характером, но чуждую внутренних принуждений. Но «старушка» пережила дочь, и предсказание В. Г. Короленко не сбылось.

Свежая могила А. Н. Шмидт возбуждает во мне двоякое чувство. С одной стороны, мне искрен<���н>о жаль, что не стало между нами этого интересного человека. С другой стороны, эта могила как будто смеется над увлечениями мистика, который склонен был верить в свое бессмертие…

И здесь иллюзия, как и всегда, погибла.

Эта верстка вклеена Метнером в его дневник: «Эмилий Метнер. Дневник. Тетрадь XV. 7 марта 1901 г. 17 марта 1906 г. Москва — Н. Новгород — Москва», а на самих его страницах находим запись о судьбе текста, отчасти повторяющую письмо к Белому, цитированное выше, отчасти дополняющую его:

Анна Николаевна Шмидт — сотрудница Нижегородского Листка , друг Владимира Соловьева, одна из немногих (очень немногих) личностей, с которыми я не жалею, что познакомился в Нижнем. Статья эта была мною как цензором пропущена, но после того, как на другой день она не попала в номер, я счел своим долгом из уважения к памяти покойной, которую так нескладно, так медвежьи-позитивистично помянул ее ограниченный товарищ по газете, написать письмо редактору (которое, к сожалению, в набросках не сохранилось), где я убеждал его не печатать этой статьи; редактор внял мне и, таким образом, лишний раз не посмеялись над бедной, умной, доброй чудачкою. О ней я писал в письмах к Бугаеву и Петровскому [1355].

Автор публикуемой статьи вовсе не был «некто», как иронически писал Метнер. Сергей Дмитриевич Протопопов (1861–1933) по происхождению отнюдь не принадлежал к потомственным либералам. Его братом был министр внутренних дел, а впоследствии основатель и редактор газеты «Русская воля» А. Д. Протопопов, дядей — жандармский генерал Н. Д. Селиверстов, убитый террористом. Сам он в 1890-е был богатым человеком и претендовал на должность уездного предводителя дворянства. Но все это сочеталось с политическим радикализмом и общением с писателями, принадлежащими к соответствующему лагерю: Горьким, Короленко, Михайловским, Г. Успенским и др. Особенно близок он был с Короленко, даже ездил вместе с ним на всемирную выставку в Чикаго. «Нижегородский листок» также был основан Короленко (вместе с В. А. Гориновым), а Протопопов был пайщиком газеты и активным ее автором. В 1905 г. он жил уже в Петербурге, но за «своей» газетой постоянно следил и время от времени в ней печатался [1356]. Нет сомнения, что от подлинного понимания мира Шмидт он был далек. Характерна в этом отношении запись в его дневнике от 6 апреля 1905: «Вчера вечером пробовал читать Ничше „По ту сторону добра и зла“. Бесполезное чтение, т. к. нельзя понять, о чем говорит автор. Все это совершенно субъективное бегство мыслей. Почитали Чернышевского „Что Дел<���ать>“. По каждой странице виден энергичный ум. Чтение интересное» [1357]. Да и вообще со страниц дневника автор предстает не слишком талантливым литератором, испытывающим затруднения при исполнении элементарных замыслов. Приведем две записи, содержащие сведения о работе над воспроизводимой нами статьей. 11 марта 1905 г. он записывает: «Хочу в тишине написать неск<���олько> строк об Ан. Н. Шмидт» [1358]. Через день, 13 марта: «Ст<���атью> об Анне Ник. отосл<���ал> к<���а>к она есть в „Ниж<���егородский> Л<���исток>“, а др<���угую> напишу для „Пр. края“» [1359]. О том, что статья не пошла, он узнал далеко не сразу: еще 22 и 26 марта он пишет о том, что ожидает ее публикации [1360]. После этого упоминаний о работе в дневнике мы больше не находим.