Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

На следующее утро газета вышла с напечатанным жирным шрифтом и на первой странице «Манифестом партии анархистов».

Всего содержания манифеста за давностью лет, конечно, не упомнить, но кончался он безделушкой:

— Высшая форма насилия есть власть!

— Долой насилие! Долой власть!

— Да здравствует голый человек на голой земле!

— Да здравствует анархия!!! [952].

Самый внимательный просмотр газеты показывает, что никакого «Манифеста партии анархистов» там напечатано не было, а статьи об этом идейном течении были совершенно мирными. Мало того: «Жизнь» начала выходить в те дни, когда большевики выбивали анархистов из захваченных ими московских особняков, однако ни малейшей ноты сочувствия в материалах газеты обнаружить не удается. Лишь в одном источнике находим ничем не подтвержденное утверждение: «Изд<���ание>, близкое к эсеровским кругам…» [953].

Чтобы разобраться в идейной и политической позиции газеты, обратимся к письмам, сохранившимся в архиве А. А. Борового.

После выхода первых номеров в один и тот же день, 28 апреля (нового стиля), ему написало несколько корреспондентов, по-разному расценивавших начавшееся издание. Одной из них была его мать Надежда Григорьевна, урожд. Ловчикова, в первом браке Абельдяева. 28 апреля она писала сыну: «Дорогой Леля, не могу не выразить, в каком я восторге от твоих статей, и вообще вся газета мне страшно нравится. Господи, хоть бы Вашими устами — да мед пить! Я уже совсем собиралась было переселиться в Елисейские, да Ваша Жизнь так наэлектризовала старуху, что решила заглянуть на Вашу жизнь в надежде обрести утерянную Веру, Надежду и даже Любовь. Твоя статья об Анархизме еще раньше напомнила чуть не Нагорную проповедь Христа, но как оценили его люди. Вот поэтому и стражду, всего опасаюсь и ничего отрадного не предвижу <���…>» [954].

Восторг этот можно списать на родственные отношения. Но вот второе письмо, даже отпечатанное на машинке и обращенное к обоим руководителям газеты:

Уважаемые

В наше необыкновенное время, когда дух угасающий ничем не воодушевляется, когда тупо прозябаешь среди нескончаемой политической трескотни, я в тоне Вашей газеты и той Вашей новой линии, которую Вы в ней четко и видимо бережно ведете, ощутил нечто такое умиротворяющее, что не устоял против искушения написать Вам свою непрошенную признательность. Но… не всякий незваный гость «хуже татарина», а будучи хорошо знаком с газетным и журнальным делом, я уверен, что Вы поймете мои чувства, поймете, почему я счел нужным подтвердить Вам свое мнение, что Вами на новом корабле новыми средствами взят новый и правильный курс. Я давно мечтал о выходе издания с таким именно «газетным лицом», какое имеет Ваша «ЖИЗНЬ». Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что «Жизнь» резко и выгодно выделяется на фоне современного газетного рынка, и вот почему:

1. Несмотря на Ваши лозунги, чувствуется, что для Вас дело не в лозунгах, а в конкретных и поучительных фактах жизненной эволюции, из коей Вы делаете свои заключения в полной готовности и самим сознательно эволюционировать по пути разумного синтеза.

2. Вам чужда узкая партийность, ибо Вам ясно, что узость не может дать широкого творческого размаха. И действительно: не напоминает ли приевшаяся всем партийность ту даму-модницу, которая надела настолько узкую юбку, что до слез рассмешила публику неудачными попытками перепрыгнуть через ров… Но Ваша политическая призма, красиво разлагая лучи разных современных учений, дает простор новым идеям. Вот почему я верю в Ваш лозунг раскрепощения человечества и почему в Вашей газете, как я подозреваю, должны мирно уживаться социализм с национал-гуманизмом и индивидуальным эстетическим анархизмом.

3. Вы любите свою родину и свой народ, но это любовь — не политиканствующий патриотизм, а нечто иное. Мне кажется, что в Вашей любви к России переплелись наследственные черточки Тургеневского западничества и идеалов Герцена с оригинальными данными нашей собственной родной культуры.

4. Вы снисходительны, что видно по статьям, проникнутым терпимостью к главным политическим, общественным и художественным течениям.

5. Вы оптимисты. При чтении «Жизни» обыватель, вероятно, подбадривается настолько, что перестает многому поражаться и вместо привычного очередного дряблого брюзжания переходит к мысли, что не уперлась наша жизнь в тупик, а лишь болезненно перерождается среди бурь и тревог.

6. Порядок и качество даваемого Вами публицистического, литературного и прочего материала производят наивыгоднейшее впечатление. Заметно, что издатели уже успели полюбить свое детище.

В общем, редакция мне напоминает энергичного капитана, умело ведущего свой корабль среди бушующего политического моря, где того и гляди — захлестнет репрессивная волна торжествующего временщика…

Очень прошу меня извинить за нескромный взгляд, брошенный мною на Ваш капитанский мостик, который, быть может, и не выглядит вполне таким, каким я его себе представляю. Но как бы то ни было, я как журналист-любитель (сост<���ою? ял?> сотр<���удником> германск<���их>, швейцарск<���их>, австрийск<���их> и русск<���их> изд<���аний>), от души желаю «Жизни» прочно держать взятый курс и приобресть достойное себя количество и качество читателей: большому кораблю и большое плавание.

Мой адрес:

Д-ру мед. М. Ионову-Шиляйнеру

Архангельский переул., № 7, кв. 18 [955]

Однако самое содержательное письмо поступило от одного их сотрудников газеты, видного анархиста Германа Борисовича (Гершона Берковича) Сандомирского (1882–1938), чья биография поначалу очень похожа на биографию Я. И. Новомирского: учился за границей, участвовал в анархистском подполье, был на царской каторге и в ссылке, после 1917 много писал. Но в отличие от Новомирского, в 1920-е он служил в Наркомате иностранных дел, участвовал в Генуэзской конференции. В 1930-е и его нагнала машина репрессий: был сослан, потом арестован и расстрелян.

Многоуважаемый

Боясь уподобиться тов. А., я все же не могу удержаться от этого письма. Простите, если Вам приходится выслушивать столько излияний — и самых разнообразных, — но, право, в письме легче сказать обо всем, чем в хаотической беседе среди редакционной сутолоки.

Дело в том, что, сочувствуя всей душой Вашему и тов. Н<���овомирского> начинанию, я все-таки не могу укрепить в себе веры в успех этого дела. В создании самого дела я не принимал участия, но боюсь, что те обещания, к<���отор>ые были даны, вряд ли будут выполнены. Но дело не в этом. Даже с самой большой натяжкой я не мог бы сказать, что разделяю направление газеты. Направление это, конечно, определенно большевистское; многие статьи — замаскированный дифирамб им. А давно ли Яков Ис<���аевич>, вместе с другими товарищами, утверждал, что анархизм от большевизма дальше , чем какое-либо иное учение? Не стану развивать и иллюстрировать своей мысли, — полагаю, что Вы поймете ее и без дальнейших ссылок. Конечно, это эволюция угнетает меня, — ибо я действительно думаю, что социальная революция сама по себе, а большевистская демагогия — дело совершенно другое. Анархия — враг охлократии [956], духовный союз с «партией черни и сволочи», как называл их Н<���овомирский>, конечно, недопустим. А газета идет к этому. Кто направляет ее по этому пути — для меня безразлично. Но я боюсь, что газета принесет больше пользы издателю, а м<���ожет> б<���ыть>, и большевикам, чем анархизму.