Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

Крепко жму Вашу руку. Вере Николаевне целую ручки. От обоих обоим сердечный привет. Просим передать наш привет также Галине Николаевне [932].

Дружески Ваш

Машинопись. Адрес (S. Kretschetow. Speyerstr. 20. Berlin W. 30. Тел. = Bavaria 35–82) и подпись — автограф. В тексте подчеркивания карандашом и чернилами.

ДОРОГОЙ ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ!

Письмо это пишу столько же Вам, как моему старому другу по Москве Борису Константиновичу Зайцеву, который, как слышал, гостит у Вас [933]. Вот уже больше месяца я во Франции, куда мы с Лидией Дмитриевной переехали из Берлина на постоянное жительство. Уехал я сюда с решением совершенно оставить политику и уйти в частную жизнь. Ни в какие политические организации вступать не намерен. Нелегальной активной работы больше не веду, а к легальной общественности давно утратил вкус. Единственная организация, куда хочу войти, это Союз Журналистов и Писателей [934]. Я литератор коренной, и у меня всегда есть и всегда была потребность не порывать с литературной средой. Надеюсь, Вы и Б. К. не откажетесь быть во всем этом моими гарантами. Прилагаю мое заявление в Правление Союза и прошу, вставив на последней строчке Ваши имена, сделать внизу краткие приписки о рекомендации за Вашими подписями, с датами. Свою дату я соответственно проставлю, когда Вы вернете мне это заявление, и тогда его пошлю в Союз.

Во избежание всяких сплетен и искажающих истину слухов, освещу Вам кратко причины моего переселения во Францию. Хочу, чтобы Вы знали, в чем дело, от меня прямо. Переезд мой объясняется тем, что я прекратил свою деятельность в качестве главы Братства Русской Правды [935].

Решение это имеет несколько причин. Они сводятся к трем основным. Во-первых, параллельно со всякими «пактами» и «признаниями», активная работа на Россию, ведомая по необходимости с чужих территорий, бесконечно осложнилась, ныне лишенная прежней иностранной терпимости. Во-вторых, эта работа, в теперешних условиях, требует для преодоления стоящих перед нею препятствий ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО крупных по сравнению с прошлым, денег, их в русской среде не добыть, в иностранной же не добыть без совершенной утраты политической независимости организации. Наконец, в-третьих, после внутренних в 32 г. событий в Братстве Русской Правды (предательство подкупленного красными секретаря Кольберга и созданный им, по красной указке, заговор крайне правой группы БРП под фрагом свержения меня как «жидомасона» [936]) в нашей организации исчезло отличавшее ее стройное единство и получился обычный раскол с делением на большинство и меньшинство. Хотя подлинно активное большинство оставалось со мной, но рана была неисцелима.

Все это, вместе взятое (первее всего — матерьяльная безысходность) привело меня к решению о невозможности оставаться руководящим центром того дела, которое я уже не мог вести в том масштабе и в том духе, как того требовала моя совесть. К тому же, при данной общеполитической обстановке, даже нет такой страны, где мог бы, с пользой для дела, находиться и без помехи работать центр такой организации, как БРП, при условии, что она остается тем, чем была. Не может, как это для меня выяснилось, быть такой страной в настоящее время и Германия, при всем ее формальном антикоммунизме. Там еще все — в состоянии скрытого бурления и внутреннего становления, причем, при взаимном борении и неспетости действующих закулисных сил, в частности же при постоянных на меня доносах из гнилой части эмиграции, как на «жидомасона» (я БЫЛ в масонстве ХРИСТИАНСКОМ ряд лет до <19>31 г., [937]понятия же сейчас в германских сферах о масонстве самые примитивные), даже простое пребывание к Германии стало представлять для меня значительные неудобства.

По всем этим основаниям, приняв возможные меры для законсервирования Бр<���атского> аппарата до лучших времен, я закрыл работу возглавляемого мною Исполнит<���ельного> Центра БРП и ушел в частную жизнь. Это, конечно, отнюдь не мешает мне оставаться при моих политич<���еских> взглядах и свято верить в будущую Россию. Но в эмигр<���антскую> политику, какой она стала, я больше не верю.

Вы, конечно, оба поймете, что значило для меня закрыть целую 12-летнюю эпоху моей жизни, где я горел служением единой идее, как свеча перед иконой. Сейчас во мне великое разочарование в людях и великая жажда внутреннего покоя.

Дружески жму Вам обоим руки, а Вере Николаевне и Верочке Алексеевне [938]целую ручки. От Лиды всем сердечный привет. Рад буду получить отклик. Живем мы под Парижем, в Шату, в маленьком домике, предоставленном мне любезностью одних наших старых друзей.

Искренно Ваш

Живем скромно, но, слава Богу, имеем возможность ни у кого ничего не просить.

Бумага с грифом:

S. Sokoloff

3, av. d’Epremesnil

Chatou, S. et O.

Машинопись, подпись, приписка и адрес — автограф. Возле даты красными чернилами: «Кречетов».

ДОРОГОЙ ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ!

В разгаре иностранных праздников и в преддверии наших русских я и Лидия Дмитриевна шлем Вам и милой Вере Николаевне наши самые искренние и самые лучшие Новогодние поздравления и пожелания. От души желаем всего светлого, — бодрости, здоровья, удачи и сил, — Вам же в частности дальнейшего цветенья Вашего чудесного таланта.

Все эти последние недели много времени и нервов съели у меня хлопоты в связи с постигшим нас было отказом в превращении нашей трехмесячной визы в постоянное право жительства. Подал, куда надо, прошение и представил кучу всяких почтенных референций. Надо надеяться, что в итоге благополучно обойдется.

Собираемся с Лидой как-нибудь непременно Вас навестить, предварительно столковавшись по телефону. Знаю телефон домовой. Есть ли у Вас личный, не знаю.

Крепко жму Вашу руку. Вере Николаевне целую ручки. От Лиды обоим сердечный поклон.

Бумага с грифом:

S. Sokoloff

3, av. d’Epremesnil

Chatou, S. et O.

Одну из своих книг Р. Д. Тименчик назвал «Что вдруг?». Собственно говоря, и наша заметка могла бы называться так же. Выбор малоизвестной газеты, выходившей очень недолго, почти не замеченной мемуаристами, комплекты которой являются библиографической редкостью может показаться если не странным, то по крайней мере неожиданным. Однако, как нам кажется, существует ряд обстоятельств, делающих этот выбор вовсе не прихотью библиотечного поиска. С ней оказывается связано столько разнообразных обстоятельств, что обстоятельное описание ее истории и содержания дает возможность понять особенности времени, еще очень плохо изученного в истории журналистики.

Наше исследование не задумывалось как монографическое, отдельные его части публиковались в виде статей в разных изданиях, потому почти в каждой из них нам приходилось эксплицировать одни и те же сведения об истории издания. Сейчас, когда создается маленькая монография о газете, имеет смысл сперва изложить эти сведения, а потом уже переходить к более частным вопросам.