Марк Уральский - Бунин и евреи

27 июля:

«Дорогой Марк Александрович,

…. <���…> Холодными ваннами вы “угробите” себя очень быстро. Дорогой друг, я не шучу. Какой злодей вам это посоветовал?»

3 августа Алданов пишет Бунину:

«Чрезвычайно, больше, чем могу сказать, Вы меня огорчили сообщением о том, как плохо себя чувствуете, особенно же словами о моей прогулке и Вашей “зависти”. Я никак не думаю, что это состояние будет у Вас продолжаться. Быть может, оно связано именно с этой жарой?… <���…> Вы должны писать. Я думаю, что и чувствовать себя Вы тогда будете лучше. Я понимаю. У меня мысли о смерти постоянные, с пятидесяти лет. У Державина есть стихи, и глуповатые, и очаровательные:

Такой человек, как Вы – конечно, Вы думали о смерти всю жизнь. – “Да, но это было не то, совсем не то!” А почему же уж совсемне то? Мне еще недавно врач по поводу Вас сказал: “ни от эмфиземы, ни от астмы, ни от геморроя не умирают”. Значит, всё-таки главное сводится к тому, что радостейжизни становится всё меньше. Это так. Ну, что ж, надо себе доставлять те, которые еще остаются».

25 августа Бунин пишет:

«Дорогие Друзья, как поживаете? Когда в Париж? Позавчера был у меня Яшенька Цвибак, заходил прощаться, послезавтра отплывает в Америку. Сообщил, что завтракал с С. С. Атраном и что Атран решил выдавать мне помощь каждый месяц (начиная с 1-го октября) в размере десяти тысяч франков. Как его отчество, Соломонович или Самойлович. Яша точно не знает. Напишите поскорее».

26 августа:

«Дорогой друг,

вчера написал, а сегодня получил Ваше письмо. Атрана зовут Соломон Самойлович. Он мне обещал давать вам 600 долларов в год, то есть более пятнадцати тысяч франков в месяц, а дает, Вы пишете, только десять тысяч. Нехорошо. Но и эта сумма имеет значение. Конечно, поблагодарите его».

Осенью 1949 года Алданов побывал в Италии. Об этом он рассказывает в письме Бунину, которое интересно еще и тем, что в нем описывается процесс «делания» его документально-исторической беллетристики.

21 октября:

«…Я вернулся из Италии, где пробыл всего неделю… Очень приятно было опять увидеть Милан, Флоренцию, Сиенну. Мы с Т<���атьяной> Марковной> в 1938 году поехали в Италию “прощаться” с ней перед ожидавшейся войной. До того я был в Италии и в 1913 году. Как бы эта поездка не оказалась новым прощанием! В окрестностях Донго <���…> я с трудом нашел <���…> дом, в котором Муссолини провел свою последнюю ночь. (Дом, около стены которого он был убит, всем известен). В этой комнате я провел с хозяйкой, очень простой женщиной Бордоли, с полчаса, и ее рассказ, особенно жуткий на этом месте, у двери, через которую вошли убийцы, был бы для меня чрезвычайно полезен… <���…> если б я уже не напечатал в свое время по-русски в “Н<���овом Р<���усском> Слове”, а потом в английской книге рассказов, тот свой рассказ “Номер 14”, где всё это описано: в общем я описал обстановку довольно верно, но были и неточности… Дом совершенно средневековый и просто страшный, даже независимо от того, что там тогда произошло».

10 декабря Бунин посылает рукопись своей новой вещи для публикации в газете и в сопроводительном письме пишет Вейнбауму:

«Многоуважаемый Марк Ефимович,

Позвольте предложить Вам прилагаемое – моего “Третьего Толстого”. Если в чем (м<���ожет> б<���ыть>, насчет Блока) Вы будете не согласны со мной, будьте добры сделать пометку, что редакция не во всем согласна со мной, что престарелый Бунин заслужил себе право говорить о литературе и с ошибками, что это все-таки некоторый историко-литературный материал, что он, Бунин, берет всю ответственность за свои литературные суждения на себя, – что-нибудь в этом роде. Ни на какие смягчения, сокращения никак, к сожалению, согласиться не могу. Если не напечатаете 317, будьте добры сохранить рукопись и возвратить мне заказным пакетом. Сердечный поклон мой Вам и всей редакции.

Ваш Ив. Бунин».

Письмо Алданова Бунину от 26 февраля 1950 года посвящено алдановскому роману «Истоки»:

«…Рад, что Вы тотчас по выходе получили “Истоки” <���… > я в душе надеюсь, что некоторые (немногие) сцены Вам, быть может, и в самом деле понравятся: операция со смертью Дюммлера и цареубийство. Всё же это наименее плохая, по-моему, из всех моих книг <���… > Нехорошо вышло только посвящение. Именно потому, что мне “Истоки” кажутся наименее слабым из всего, что я написал, я решил посвятить эту книгу Тане. Писать “моей жене” или как-нибудь так – не мог: это одновременно и сухо, и для постороннего читателя слишком интимно. Решили поставить одну букву “Т” <���… > вышло как-то незаметно… А вот, если б можно было бы при помощи каких-нибудь рентгеновских лучей прочесть то, что Вы действительно думаете? Вы понимаете, что Ваше мнение значит для меня гораздо больше, чем мнение всех других людей».

19 марта 1950 года Алданов пишет Бунину:

«…Мое впечатление от Ваших последних писем: то большая, необыкновенная радость – от того, что Вы пишете об “Истоках” <���Алданова – М. У.>, то очень большое, чрезвычайное огорчение – от того, что Вы сообщаете о себе».

Бунины вновь собирались поехать на юг, но отъезд пришлось отложить. В здоровье Ивана Алексеевича наступило ухудшение.

13 апреля:

«Дорогие друзья, мы огорчены тем, что Вы, милая Вера Николаевна, сообщаете о режиме, предписанном Ивану Алексеевичу. <���…> меня посадили на еще худший режим. Худший потому, что мне запретили и вино, и даже кофе, а Вы о вине ничего не сообщаете. Неужели яйца и молоко запрещены, а вино разрешено? Соль мне тоже запрещена, но о ветчине доктор, очевидно, забыл мне сказать, и я этим пользуюсь. Конечно, Вы хорошо сделали, что отложили отъезд».

Бунину становилось всё хуже, у него началась бессонница. Ухаживающие за ним Вера Николаевна и Л. Ф. Зуров сбились с ног. 17 апреля Алданов спрашивает:

«Почему же Вы, дорогой друг, окончательно превратили ночь в день? Разве уж никак нельзя править корректуру днем? Думаю, что в дневные часы Вы спите хуже и меньше, чем следовало бы».

Летом здоровье Бунина несколько улучшилось и в письме от 17 июля помимо вопросов: «…Как Ваше здоровье? Ослабели ли… боли? Идет ли кровь? Спите ли? А Вы, милая Вера Николаевна?» – появляются «вопросы литературы» – Алданов возвращается к теме своего восприятия «Жизни Арсеньева»:

«…Какой шедевр Ваша “Жизнь Арсеньева”! Перечитываю в четвертый или в пятый раз. И как Вам не совестно, что не написали и не пишете продолжения! Помните, что еще не поздно. Только работа и поддерживает человека. А к слову надо сказать правду: жизнь, которую Вы описывали, была очень счастливой – не для всех конечно, но для очень многих. Да и крестьянам и беднякам жилось в России много лучше, чем теперь».