Марк Уральский - Бунин и евреи

«Дорогой Яков Григорьевич, посылаю Вам третье письмо с документами по поводу И. А. Бунина, М. А. Алданова и меня. Очень Вас прошу дать прочесть прилагаемое письмо Якову Моисеевичу Цвибаку <���А. Седых – М. У.> и попросить его оказать мне услугу и сообщить, кто из прилагаемых членов коллоборанты. Мы, сотрудничающие с Обществом Пис<���ателей> и Журн<���алистов> в Париже, непременно хотим знать, является ли это обвинение клеветой (как утверждают гг. Зайцев и Зеелер – председатель и генеральный секретарь парижского союза) или гг. Бунин (Вера Ник<���олаевна> это утверждала в письме ко мне) М. Алданов и Я. М. Цвибак не ошибаются, а правы. Письмо это пишу по собственной инициативе, но доложу о нем собранию исполните<���льного> бюро Литфонда, которое соберется в ближайший понедельник. <���…> Хотела бы к этому дню иметь от Вас ответ, если это возможно, по поводу мнения Якова Моисеевича, если это Вас не затруднит. Всего лучшего. Ваша Кодрянская».

К письму прилагался именной перечень литераторов, вышедших из СПиЖ.

Весной 1948 года Алдановы на время вернулись в Нью-Йорк. В письме Бунину от 9 марта Алданов позволяет себе похвастаться своей международной известностью как писателя:

«…Вчера вечером, вернувшись домой, нашел в ящике письмо от своих американских издателей. Они получили из Калькутты предложение издать “Истоки” на бенгальском языке! “Бенгальцы” предлагают всего пять процентов, – но издатель… весело пишет, что надо принять “хотя бы из любопытства”: отроду бенгальских переводов не продавал. Я уже ответил согласием… Это мой двадцать четвертый язык. Когда будет двадцать пятый, угощу Вас шампанским. Вы верно за 25 языков перевалили? После смерти Алешки <���А. Н. Толстого – М. У.>, “Правда” сообщала, что он переведен был на 30 языков, – но из них, кажется, десять были языки разных народов СССР».

Письма Алданова этого Нью-Йоркского периода полны извещений о том, что там-то и там-то ему удалось получить для Бунина известное количество денег. 2 апреля он, например, сообщает: «…вчера я случайно встретился с одним добрым знакомым… он меня огорченно спросил: “Что же это, неужели Бунин стал большевиком?” Я ему немедленно изложил, как было дело. Он пришел в ярость, вынул чековую книжку и тут же вручил мне чек на пятьдесят долларов, “с просьбой передать Ивану Алексеевичу, как дар, свидетельствующий о моем глубоком уважении к нему”».

21 июня Бунин извещает Алданова:

«…деньги (20 т<���ысяч> франков) от г. Атрана мы получили (в его парижской конторе), будьте добры передать ему мою большую благодарность. Очень благодарю и Вас, ведь это, конечно, “дело Ваших рук”. <���…>

Сотрудников “Нов<���ого> Ж<���урнала>” очень благодарю, но возвратиться в “Н.Ж.”, конечно, не могу. Пишу об этом и Карповичу, от которого только что получил самое сердечное письмо. <���…>

Пришло мне страшно нежное письмо С<���офьи> Ю<���льевны> Прегель… <���…>. Она, как вы, верно, уже это знаете, переселяется вместе с “Новосельем” в Париж <���…>».

1 июля:

«Дорогой, милый Марк Александрович,

Не знаю, как благодарить мне Вас и Я<���кова> Моисеевича Цвибака> за Ваши заботы обо мне. Никогда не забуду их!»

31 октября Бунин рассказывает Алданову о своем авторском вечере, состоявшемся 23 числа и вызвавшем в целом недовольство в «русском Париже» из-за резко критической оценки Буниным своих современников-литераторов, а по существу всей эстетики «серебряного века»:

«На вечере я имел “безумный” успех, поэтому не верьте “Рус<���ским> Новостям”, что я “не оправдал ожиданий публики”… Что ж иное могли сказать “Новости”, которые так рекламировали мой вечер и которые я так подвел, закативши под конец чтения такое, что, верно, привело в бешенство “советское” посольство. В четверг будет обо мне фельетон Адамовича, ему, бедняге, тоже, должно быть, придется ругать меня». 311

При всем том в материальном плане вечер прошел с явным успехом, дал больше двухсот тысяч франков. Об этом Алданов пишет 5 ноября: «…Ваш вечер дал больше двухсот тысяч! Поздравляю, – это, конечно, мировой рекорд, до которого никто в эмиграции дойти не мог бы…»

Однако бунинским вечером был недоволен не только «левый» лагерь в лице газеты «Русские новости». В органе «непримиримых» газете «Русская мысль» появился анонимный – за подписью «Удостоившийся присутствия» – «Маленький фельетон. Ему Великому», в котором в ернически-оскорбительном тоне описывался бунинский вечер. В фельетоне без обиняков объявлялось, что «Великий <���читай Бунин – М. У.> перескочил в тот лагерь, против которого в течение тридцати лет метал громы и молнии».

Таким образом, в конфликте между «симпатизантами» и «непримиримыми» аполитичный Бунин попал между молотом и наковальней. Более того, своей достаточно спорной позицией в оценках литературного процесса «серебряного века» и его основных представителей, другими словами – своим самовидением, он болезненно задел чувства многих интеллектуалов-эмигрантов вне зависимости от их политической ориентации в то время. Для многих, особенно эмигрантской молодежи, его личность стала восприниматься как пример старческой косности и необузданного эгоцентризма. На сообщение Бунина о фельетоне в письме от 11 ноября Алданов 14 ноября пишет:

«Дорогой Иван Алексеевич,

Прочел присланную Вами статью, – сказать нечего. Не обращайте внимания. Вдобавок, статьи, написанные в таком тоне, всегда или почти всегда вызывают у читателей чувства, обратные тем, на которые автор рассчитывал. <���…>».

Но Бунин был глубоко оскорблен и позднее решил ответить на выпад «Русской мысли» публично, о чем речь пойдет ниже.

Поздней осенью 1948 года Алдановы вернулись в Ниццу, Бунин поздравил их с этим событием 4 декабря :

«Дорогие друзья, с Новосельем! Дай Бог вам всего доброго!

А вчера у меня в руках оказалось американское “Новоселье”, которого я никогда не видал, – за 1942 г. – ив котором я с удивлением увидал свой рассказ (“Три рубля”) – и с истинным восхищением прочел Ваш рассказ, дорогой Марк Александрович, – “Тьма”: как чудесно в нем все и как страшно! Редкий рассказ!»

Кульминацией конфликта Бунина с Союзом русских писателей и газетой «Русская мысль» явилось разъяснительное письмо, которое он 8 декабря 1948 года направил Марку Вейнбауму и которое тот опубликовал в «Новом русском слове» 30 декабря :

«Многоуважаемый господин редактор! Сделайте одолжение, напечатать в “Новом русском Слове” нижеследующие строки.

Осенью прошлого года парижский союз писателей, который когда-то избрал меня своим почетным членом 312, исключил из своей среды лиц, взявших советские паспорта. В знак протеста против этого исключения большинство других членов Союза, оставшихся эмигрантами, опубликовало в печати заявление о своем выходе из него, предварительно прислав ко мне своего представителя с предложением присоединиться к заявлению, но я от этого отказался, считая неестественным присутствие советских подданных в эмигрантском союзе. Недели через две после того я также покинул Союз, но единолично, и, как явствует из предыдущего, не потому, что тоже решил протестовать, а в силу того, что мне не хотелось оставаться почетным членом Союза, превратившегося в союз кучки сотрудников парижской газеты “Русская мысль”, некоторые из коих были в свое время к тому же большими поклонниками Гитлера. Естественно, было поэтому сугубое раздражение против меня, как человека с именем, со стороны этой кучки, тотчас пустившей слух, будто я своим выходом из Союза хотел “ поддержать советских подданных”, поневоле покинувших Союз, а иные во главе с Б. К. Зайцевым, председательствующим в Союзе и принимающим ближайшее участие в “Русской мысли”, послали сообщение такого рода даже в Нью-Йорк, в “Новый Журнал”. Но этим дело не кончилось. Вскоре после моего вечера 23 октября этого года, когда я прочел свои “Автобиографические заметки” (Эти “Автобиографические заметки” напечатаны в “Новом русском слове” 26, 27 и 28 декабря), свои воспоминания о том ужасном “новом”, что я встретил в литературной среде при своем вступлении в нее, и кончил свое выступление эпохой Маяковского, величайшего хулигана русской литературы, “Русская мысль” напечатала анонимный “Маленький фельетон”, посвященный моему вечеру, – нечто беспримерное по всякой низости и пошлости, где уже прямо было сказано, что я “ недавно совершил сальто-мортале, перескочил в большевистский лагерь”. Статейка эта была встречена с большим негодованием со стороны прочитавших ее, и тогда уже сам редактор “Русской мысли”, В. Лазаревский напечатал статейку под заглавием “Буря негодования” (взяв эти слова в иронические кавычки), в которой подтвердил ложь насчет моего “сальто-мортале”. Но и этого оказалось мало “Русской мысли”: 8 декабря она опять солгала, будто я “перескочил” к большевикам, – на этот раз за подписью Совершенно падшего старика> Сергея Яблоновского 313: он, наконец, признал, что он автор “Маленького фельетона” – он и пытается защитить его, утверждает, что он написал на меня не “пасквиль”, а памфлет. Помимо лжи о моем большевизме он повторяет и другую, – ту, что была в его “памфлете” и статейке Лазаревского: будто я только тем и занимаюсь всю жизнь, что горжусь собой, а всех прочих писателей, всех поголовно, порочу последними словами. Но, проговаривается он, это еще туда-сюда: “Еще важнее – самое важное – выход Бунина из Союза русских писателей”. Опрометчиво признается, он.