Марк Уральский - Бунин и евреи

Ее якобы сугубо личное письмо, по стечению непредвиденных обстоятельств ставшее циркулярным, прозвучало в эмигрантских литературных кругах как удар грома. 2 января 1948 года Вера Николаевна – в это время Бунины находились на отдыхе в Русском Доме в Жуан ле Пэн – записывает в дневнике:

«Ян был в большом возбуждении. Его вывело из равновесия <���…> письмо Марьи Самойловны. Письмо бессмысленное, несуразное, трудно понимаемое. Она порывает с нами отношения, т. к. мы ушли из Союза. <���…>“она уходит от нас” <���…> пишет о каком-то “крестном пути Яна” – словом, белиберда ужасная. А вчера мы узнали, что М.С. циркулярно рассылает свое чудесное послание по всему Нью-Йорку» 297.

Затем там же идет запись от 10 января с кратким изложением письма Тэффи – также одной из «подопечных» Марии Самойловны, которая 8 января писала Бунину 298:

«Ужасно взволновало меня письмо Марьи Самойловны, о котором гудит весь Париж. Эдакая дурища! Понимает ли она, что Вы потеряли, отказавшись ехать? Что Вы швырнули в рожу советчикам? Миллионы, славу, все блага жизни. И площадь была бы названа сразу Вашим именем, и станция метро, отделанная малахитом, и дача в Крыму, и автомобиль, и слуги. Подумать только! – Писатель, академик, Нобелевская премия – бум на весь мир! И все швырнули им в рожу. Не знаю – другого, способного на такой жест, не вижу (разве я сама, да мне что-то не предлагают, то есть не столько пышности и богатства). <���…> Меня страшно возмутила Марья Самойловна. Папская булла. Предала анафеме. А ведь сама усижена коммунистками, как зеркало мухами: Шура, Ангелина, сам толстопузый Прегель 299“отдает должное советским достижениям”. Пишу бессвязно, но уж очень меня возмутила ее выходка. Эдакая дура наглая».

Последнее замечание Тэффи интересно не столько в психологическом смысле – как пример отношения облагодетельствованных интеллектуалов к своим благодетелям, но и тем, что проливает свет на сопутствующие причины столь бурного «взрыва» Цетлиной. Все ее дети и многие близкие друзья были настроены просоветски, что в те годы было повальным явлением в кругах западной интеллектуальной элиты. В первую очередь, здесь следует назвать «Ангелиночку», сотрудничавшую с газетой «Юманите», чей муж Жан-Франсуа Доменик 300, как и значительная часть участников движения Сопротивления (la Resistance), вероятней всего, в те годы был членом Французской компартии. Психология этих людей, с оружием в руках сражавшихся с немецкими и французскими фашистами на территории Франции, где их жизни повседневно грозила смертельная опасность, была иной, чем у их заокеанских родственников и друзей, иным было и их отношении к Советскому Союзу. Таким образом, «разрывное» письмо Цетлиной явилось результатом не только не откровенности с ней Буниных и «непроверенного (и как оказалось – неточного, известия») 301, но и ее конфликтных внутрисемейных отношений на политической почве. Сам же Бунин в письме к Зайцеву от 15 января 1948 года без обиняков обвинял своего старинного друга в подстрекательстве Цетлиной, в том, что он «способствовал ее неумеренному опрометчивому письму» к нему 302. Из писем В. А. Зайцевой от 15 декабря и Б. К. Зайцева от 20 декабря 1947 года и 20 января 1948 года 303видно, как супруги буквально «обрабатывают» в нужном им направлении Цетлину, внушая ей мысль о практической недееспособности Бунина, который, мол де, настолько «болен, слаб и жалок», что «поддался напору окружения (Зурова и компании)».

О негативной роли Зайцева в истории с Цетлиной писала и Вера Николаевна, о чем косвенно свидетельствует замечание Т. М. Ландау-Алдановой в ее письме к Буниной от 16 февраля:

«Я вполне разделяю Ваше раздражение по поводу этой истории с Марьей Самойловной. Все, что Вы мне пишете о Зайцевых, тоже очень грустно, и у меня пропала всякая охота со всеми <���ними> – Алдановы, Бунины и Зайцевы дружили семьями! – встречаться».

В подстрекательстве Цетлиной открыто Бориса Зайцева обвиняла также их общая близкая приятельница Надежда Тэффи 304.

Иван Бунин, человек весьма вспыльчивый и резкий в конфликтных ситуациях, ответил Цетлиной 1 февраля 1948 года на удивление спокойным письмом, разослав его копии нескольким знакомым.

«Дорогая Марья Самойловна, ваше письмо обращено и ко мне, и к Вере, но Вера отвечает вам сама. Она ушла из Союза раньше меня и по соображениям другим, чем мои, и потому я пишу вам только о себе, однако, и я должен сказать прежде всего, что тоже, так же, как и она, изумлен, поражен чрезвычайно тем, что вы это письмо к нам предали гласности с целью, очевидно, очень недоброй, переслали его мне незапечатанным через Зайцевых, а в Америке <���…> разослали его копию. Что же до содержания этого письма, то я поражен еще больше: вы написали его с какой-то непомерной страстностью, <���…> а главное, поступили уж так несправедливо, так поспешно, не разузнавши, как, почему и когда я вышел из Союза. Мало того: вы приписали мне нечто совершенно противоположное тому, что я думал и думаю о соединении в Союзе советских граждан с эмигрантами! <���…> Почему я не ушел из Союза уже давным-давно? Да просто потому, что жизнь его текла незаметно, мирно. Но вот начались какие-то бурные заседания его, какие-то распри, изменения устава, после чего начался уже его распад, превращение в кучку сотрудников “Русской мысли”, среди которых блистает чуть не в каждом номере Шмелев, участник парижских молебнов о даровании победы Гитлеру. <���…> Я отверг все московские золотые горы, которые предлагали мне, взял десятилетний эмигрантский паспорт – и вот вдруг: “Вы с теми, кто взяли советские паспорта… Я порываю с Вами всяческие отношения…” Спасибо» 305.

Исключительно уважительным и примирительным по тону было и помеченное тем же числом письмо Веры Николаевны Муромцевой-Буниной, в котором она писала, что «после тридцатилетних дружеских отношений» и «такой заботы и доброты» по отношению к ней со стороны Цетлиной, та, несомненно, должна была бы: «сначала запросить <���их> о причинах ухода, а потом уже вынесла бы свой приговор, если таковой уж так необходим. Мы живем, как жили. Ничего нового с нами не произошло. И как были эмигрантами, так и остались, ни на какие приманки никуда не пошли. Но лишить меня права быть в том или другом союзе никто не может» 306.

В своих письмах Алданову от 2, 4 и 9 февраля Бунин высказывал предположение, что Цетлиной «или оч<���ень> неловко и ложное самолюбие не позволяет сказать: “извините – ошиблась” – или ей поспешили написать (Зайцевы, по-моему): “не обращайте внимание на письмо Б<���унина> – он просто хочет вывернуться как-нибудь”… Ведь 3<���айцев> недавно так почти и написал мне: “Все-таки твой поступок так почти всеми понят как протест против исключения советских”. И я ему ответил, что это “всеми” – его выдумка – и т. д.».