Марк Уральский - Бунин и евреи

8 декабря Бунин в письме к Цетлиной косвенно упоминает о скандале, связанном с расколом Парижского Союза писателей и журналистов (ПСПиЖ):

«Милая, дорогая Мария Самойловна, Вы, конечно, знаете, что у нас происходит, – и один Бог знает, что еще будет. Все же мы с Верой Николаевной должны ехать на юг, в Juan les Pins, потому что я в Париже уже опять не сплю от кашля по ночам, опять задыхаюсь от бронхита, – взяли билеты на 25 декабря. На юге надеюсь работать» 283.

29 декабря , уже из дома отдыха, Бунин вопрошает Алдановых:

«Милые, дорогие, не понимаю, что с Марьей Самойловной: Зайцев переслал мне копию ее письма ко мне не в запечатанном конверте! Зачем нужно было ей, чтобы Зайцев знал все столь странное содержание этого письма?

Целую Вас. Ваш Ив. Бунин».

Итак, в письмах Буниных к М. С. Цетлиной 1945–1947 годов никак не упоминаются события общественного характера, касавшиеся как лично Ивана Бунина, так и общей ситуации в литературном сообществе «русского Парижа». Исключением является лишь выше публикуемое письмо Бунина от 25 октября. В искренних и подробных по форме излияниях души Буниной всегда имеется, так сказать, фигура умолчания – о сложной политической ситуации, в которой оказался Бунин в те годы, в переписке с «благодетельницей нашей» она предпочитает не говорить. И это при том, что сам Бунин в непрерывном дискурсе с Марком Алдановым – их общим другом, тесно сотрудничавшим с Цетлиной в «Новом журнале», как видно из публикуемых нами писем, подробно обсуждает данную тему. М. С. Цетлина, которая после войны первый раз приехала в Париж как раз в 1946 году и по свидетельству дочери прожила там несколько месяцев 284, не могла не быть в курсе происходящих вокруг Бунина событий. За это время, по словам Буниной (запись от 2.12.1946): «Она часто бывала у нас, много подарила мне платьев и других вещей. Хотела собрать ему на поездку на юг. Она очень заряжена. В ней сидит политик» 285.

Как «политик», Марья Самойловна, пристально следившая за тем, как росли просоветские настроения среди ее парижских знакомых и близких, несомненно, хотела бы из первых рук знать, в какой степени сами Бунины были ими охвачены. Демонстративное нежелание Буниных, в первую очередь Веры Николаевны, делиться с ней своими мыслями на сей счет, несомненно, обижало и настораживало Цетлину, настроенную непримиримо антисоветски.

Ангелина Цетлин-Доменик пишет, что «у Марии Самойловны был вспыльчивый сильный характер» 286. Это качество личности Цетлиной во всей полноте проявилось, когда недомолвки Веры Николаевны, нежелание самого Бунина обсуждать с ней актуальные события и соответствующая интерпретация его поступков со стороны многочисленных ее парижских информаторов окончательно укрепили ее в мысли о том, что боготворимый ею человек перешел в стан врага. Она взорвалась и 29 декабря 1947 года написала Буниным горячечное, сумбурное, но искреннее письмо. В нем, утверждая: «Разлюбить я Вас не могу. Вы – мой милый Иван Алексеевич, над которым я себя никогда не поставлю», – она, тем не менее, объявляет Буниным: «Я должна уйти от Вас».

Другими словами, речь шла о полном разрыве их тридцатилетних дружеских отношений. Непосредственным поводом для этого письма послужил выход Бунина из состава членов парижского Союза писателей и журналистов (СПиЖ), о коем шла речь выше. История послевоенного раскола в СПиЖ и роли Ивана Бунина в конфликте между различными группами писателей-эмигрантов достаточно известна 287,288,289и в подробном изложении не нуждается. Однако для создания ясной картины возникшей тогда ситуации некоторые факты следует здесь все же привести.

Закадычный друг молодости Буниных Борис Зайцев 290, сыгравший, по мнению «бунинского круга», которое вполне разделяли и сами Бунины, роль злокозненного подстрекателя в конфликте Бунин-Цетлина, сообщал ей по поводу событий в СПиЖ в письме от 20 декабря:

«…на общем собрании Союза нашего 291прошло большинством двух третей голосов (даже более) добавление к Уставу: советские граждане не могут теперь быть членами нашего Союза. Это вызвало некоторый раскол. С собрания ушли 14 человек в виде протеста, среди них Сирин, Зуров 292и Вера Бунина. Позже еще <���и другие – М. У.> к ним присоединились – в общем, мы приняли 25 отказов. Среди ушедших оказался и Иван Бунин. Единственно это было для меня тягостно – за него. Ночь я не спал. Считал: действие его – предательством – мне» 293.

В книге воспоминаний Зайцев впоследствии писал:

«В эмиграции в это время начался разброд. “Большие надежды” на восток, церковные колебания, колебания в литературном, даже военном слое. Все это привело к расколу. Некоторые просто взяли советские паспорта и уехали на этот восток. Другие заняли позицию промежуточную (“попутчики”). Странным образом мы оказались с Иваном в разных лагерях – хотя он был гораздо бешенее меня <���в своем неприятии Советов – М. У.> в этом (да таким, по существу, и остался…). Теперь сделал некоторые неосторожные шаги. Это вызвало резкие статьи в издании, к которому близко я стоял. Он понял дело так, что я веду какую-то закулисно-враждебную линию, а я был именно “против” таких статей. Но Иваново окружение тогдашнее и мое оказались тоже разными, и Ивану я “не” сочувствовал. Прямых объяснений не произошло, но он понимал, что я “против”» 294.

Под: Иваново окружение тогдашнее и мое оказались тоже разными , – следует понимать две основные послевоенные группы парижских эмигрантов – «обновленцы», сочувственно относившиеся к СССР как стране, победившей фашизм, и «непримиримые», выступавшие против любых контактов с Советами, исходя из принципа: «от худого семени не жди доброго племени». Среди последних, кстати говоря, находились такие писатели, как Сургучев 295и Шмелев, запятнавшие себя в годы войны сотрудничеством в профашистской прессе, да и другие «неколебимые» антисоветчики – Г. Иванов, И. Одоевцева и Н. Берберова, в то время вынуждены оправдываться от обвинений их бывших товарищей в коллаборационизме. Они же стали ведущими сотрудниками новой правоконсервативной газеты «Русская мысль». В числе литераторов-«обновленцев», вместе с Буниным покинувших СПиЖ, были Г. Адамович, В. Андреев, А. Бахрах, В. Бунина, В. Варшавский, Г. Газданов, А. Даманская, Л. Зуров, Н. Кодрянская, А. Ладинский, Л. и Я. Полонские, А. Ремизов, Н. Рощин, В. Сирин, В. Татаринов, Ю. Терапиано, Н. Тэффи и др., – т. е. по сути, все первые имена эмигрантской литературы.

Бахрах, который в момент издания своей книги воспоминаний являлся сотрудником радиостанции «Свобода», обходит стороной тему его личной просоветской активности как публициста в 1945–1948 гг. Да и вообще политическую атмосферу первых послевоенных лет в «русском» Париже он воспроизводит вскользь, «блекло», без деталей.