Марк Уральский - Бунин и евреи

2 сентября Бунина пишет Цетлиной:

«Дорогой наш друг Марья Самойловна, наконец выбрала я минутку, чтобы написать Вам. И не отсутствие времени мешает “переписке с друзьями”, а вечная усталость – все клонит ко сну. Стала хуже спать по ночам после наших тропических жаров, а потому приходится почти ежедневно часа два отдыхать после завтрака, и все же голова какая-то тусклая, вялая.

<���…> Получили витамины на 225 приемов: Ян – на 200, я – на 25. У Яна из-за жаров ослабло сердце, и ему нужно было серьезное лечение. Витамины очень помогли, по мнению врачей. Ника у вас взяла половину того, что у Вас для нее было, а одну четверть она взяла взаймы у И<���вана> А<���лексеевича>. Так что четверть, при случае, передайте И<���вану> А<���лексеевичу>. Очень я тронута заботами Вашими о себе. Вы спрашиваете, что мне нужно из одежды для поездки на юг? Если бы вы достали pullover 267с рукавами или в серых или в синих тонах, тогда я бы обошлась, а то нечего будет надевать к костюму, все старые рубашечки с короткими рукавами. И еще, если бы достали хотя бы старый, но настоящий фетр, со шляпами у меня плохо. Летом обхожусь без них. А зимой холодно. Это главное, что мне недостает. Остальное как-нибудь приобрету своими силами. Боюсь, что на зубы придется потратиться, что-то стала распухать десна и болеть. Платьев у меня достаточно: и из «дома Мэри», и одно с длинными рукавами от “Pakin”, подарила Татьяна Сергеевна <���Конюс>. Подарила она мне и свое теплое пальто, которое я возьму на юг. В октябре Ян хочет устроить свой вечер, чтобы запастись деньгами для “Дома отдыха”. Живем мы очень тихо эти месяцы, отдыхаем от людей. Нигде почти не бываем, и к нам мало кто заходит. Много читаем по истории литературы. “Салоны первой половины XIX века” 268, записки артиста П. А. Каратыгина 269, две книги о Чехове. Все очень интересно. Чехова я в некотором отношении воспринимаю по-новому. Немного беседую со своей памятью, но, к сожалению, мало. Ян редактирует свои книги. Иногда он с удивлением говорит: “А ведь это хорошо написано!..” Передайте Яше Цвибаку, что его детские воспоминания “чудо, как хорошо”, молодец! Ждем следующих. Ян тоже хвалит. Наши все еще на океане. Леня в восторге, а Ляля кашляет. Олечка здорова и несет службу скаутки. С августа новая подписчица на “Н<���овый> Ж<���урнал>”. Я послала ей 10ю книгу и каждый месяц буду посылать следующую. Это хорошо, но вообще дело идет вяло, нет энергичных людей. А у меня нет времени. Жаль, что вы не приехали в этом году. Для Ангелиночки еще есть 850 фр<���анков>. Обнимаю и целую крепко. Ваша В.Б.»

Приписка сверху, на первом листе письма: «Милая дорогая наша, целую Вас от всей души. От Карповича получил очень сердечное письмо, просит дать что-нибудь для “Нов<���ого> ж<���урнала>”. Посмотрю, есть ли что подходящее. Ваш Ив. Б.»

Алданов, в свою очередь, написал Бунину 12 сентября :

«…Вы пишете, что живете мыслями о “час ваш настал”. И я так живу, и, думаю, почти все немолодые или старые люди. Но именно поэтому ведь и надо что-то иметь еще: для Вас, по-моему, это “что-то” может быть только в художественной работе. Иначе уж слишком тяжело. <���…>

…Рассказ “Астролог” Вы напрасно хвалите в кредит. Я его испортил тем, что с самого начала взял какой-то неправильный, немного иронический тон. Итальянский мой рассказ будет, кажется, лучше. <���…> Работаю очень много. Никогда, кажется, так много не читал и не писал. Это одна из причин, почему мне очень не хочется уезжать в Америку. Ницца – чудесное место».

15 сентября Бунин извещает Алданова:

«…Нынче письмо от Телешова – писал <���…> очень взволнованный (искренне или притворно, не знаю) дневными торжествами и вечерними электрическими чудесами в Москве по случаю ее 800-летия в этот день. Пишет, между прочим, так: “Так все красиво, так изумительно прекрасно и трогательно, что хочется написать тебе об этом, чтобы почувствовал ты хоть на минуту, что значит, быть на родине. Как жаль, что ты не использовал тот срок, когда набрана была твоя большая книга, когда тебя так ждали здесь, когда ты мог быть и сыт по горло, и богат, и в таком большом почете!” Прочитав это, я целый час рвал на себе волосы.

А потом сразу успокоился, вспомнив, что могло бы быть мне вместо сытости, богатства и почета от Жданова и Фадеева, который, кажется, не меньший мерзавец, чем Жданов. <���…>».

Переписка Бунина сМаркомВейнбаумом – главным редактором Нью-Йоркской газеты «Новое русское слово» открывается письмом от 17 октября, в котором Бунин язвительно критикует эмигрантского писателя В. Крымова 270, обнаружившего якобы курьезные неточности в знаменитом бунинском рассказе «Господин из Сан-Франциско». Гневная реакция Бунина на крымовскую статью интересна в литературоведческом плане, т. к. наглядно иллюстрирует исключительно серьезное отношение Бунина к зрительной точности и достоверности в деталях его описаний. Ссылаясь на авторитет Чехова, Бунин утверждал, что «Писателю надо непременно в себе выработать зоркого, неугомонного наблюдателя… Настолько <���…> выработать, чтобы это вошло в привычку… сделалось как бы второй натурой» 271.

А тут на тебе, – у него находят неточности, «литературные курьезы». Глубоко уязвленный Бунин пишет гневное письмо Вейнбауму, в котором доказывает, что Крымов «сам дурак» и к тому же делает курьезные ошибки в словоупотреблении с точки зрения лексических нормативов русского языка:

«Многоуважаемый господин редактор, в Вашей газете от 21 сентября напечатана статья В. Крымова “Литературные курьезы”. Это довольно большой список кое-каких “курьезов”, замеченных Крымовым в произведениях Толстого, Гоголя, Чехова, Куприна и некоторых других писателей – курьезов, например таких: Толстой написал в одном месте, что на войне кн. Андрей носил на груди серебряный образок, а в другом – что золотой; в рассказе Куприна “Жанетта” профессор Симонов покупает для своего кота печенку, дает ее дома коту – и кот “ест грудинку”; у Чехова в “Степи” и в “Вишневом саду” издалека слышно звук оборвавшейся в шахте бадьи, между тем, по мнению Крымова, “такого отдаленного звука вообще быть не может”… Нашел Крымов “курьезы” и в моем “Господине из Сан-Франциско”. И вот тут потрудился он уж совсем напрасно: приписал мне “курьезы” опрометчиво. Говорит, что на том пароходе, в трюме которого везли гроб господина из Сан-Франциско, не могло быть мраморных ванн, как сказано у меня, – что на всех пароходах ванны бывают будто бы только чугунные эмалированные; не могло быть и стен, отделанных мрамором, и хрустальных люстр в двухцветной зале этого парохода, ибо мрамор от качки осыпался бы, а люстры звенели бы хрусталем; но ужели он не знает, что бывают и такие хрустальные люстры, которые не звенят ни в каком случае, ужели не мог понять, что я писал о стенах, отделанных не мрамором, а под мрамор? “От сильного курения лица бледнеют”, говорит он далее, опровергая мою фразу о пассажирах, которые в курительной комнате пили ликеров и “до малиновой красноты лиц накуривались гаванскими сигарами”; могу заверить его, что здоровые люди бледнеют от хмеля и курения только тогда, когда они близки к дурноте или удару. А еще дальше он пишет так: