Марк Уральский - Бунин и евреи

“Когда подъезжают к Неаполю, дует трамонтана, а господин из С<���ан>Франциско стоит на палубе в цилиндре: несколько раз объехавши вокруг света, я ни разу не видал кого-либо на палубе да еще при сильном ветре в цилиндре”.

Советую писателю и кругосветному путешественнику Крымову не писать, как пишут некоторые дамы: “Корабль наш въехал в гавань…” на морском языке нет слова “ехать”. Корабли не едут – на чем, на ком они могут ехать? – и не “подъезжают”, а подходят к гавани входят в гавань. Это во-первых. А во-вторых, господин из С<���ан>Франциско, очень пожилой и старомодный человек, надел цилиндр, уже сходя с парохода в гавани Неаполя, где никакая трамонтана уже не дула и не могла дуть: ужели Крымов, такой знаток всего на свете, не знает, какая она, эта гавань?

Под конец он делает такую выписку из моего рассказа:

“В шикарном отеле к одиннадцати часам вечера по всем номерам горничные разносили каучуковые пузыри с горячей водой для согревания желудков…”

Спрашивается: во-первых, какое имеет право Крымов вставить в мой текст то пошлое слово – “шикарный”, – которое я не раз встречал в его собственных произведениях и которого нет и не может быть ни в одном из моих? – и, во-вторых, что тут “курьезного”, невероятного? Но вот, поди же! Он довольно развязно сравнивает меня с каким-то своим “приятелем”: “Это напоминает сцену из романа английского писателя Паншона 272, моего приятеля, где он, описывая жизнь богатой русской усадьбы, рассказывает, что утром в богатом помещичьем доме многочисленным гостям каждому в комнату несли кипящий самовар, а что в тюрьме Чеки на Лубянке арестованным разрешили обвенчаться и для этого пригласили священника с хором… Паншон обиделся на меня, когда я указал ему на эти курьезы, но обещал не писать больше романов из русской жизни”.

Убийственно остроумный человек “приятель” Паншона, но не писать больше рассказов о пароходах и отелях я ему все-таки не обещаю.

Ив. Бунин» 273.

Ни в одном из своих послевоенных писем Бунины не информируют Цетлину ни о событиях политического характера, столь волновавших «русский Париж», ни о своих соображениях по поводу заигрывания с Буниным Москвы. Лишь 25 октября Бунин в письме к Цетлиной крайне резко высказался по поводу заметки Глеба Струве о нем, опубликованной в американской газете «Русская жизнь»:

«Начал у Вас писать Глеб Струве – не только дурак и графоман, но и негодяй. Вот посмотрите, какую подлую, хитрую, двусмысленную роль сыграл он, якобы “защищая” меня от какого-то мерзавца (или кретина) Окулича. Еще летом я получил следующую вырезку из русской американской газеты “Русская жизнь”: “В No Вашей газеты от 19 с.м. июля напечатана статья уважаемого И. К. Окулича, в которой он, как о факте, говорит о поездке И. А. Бунина, после войны, в СССР и возвращении его оттуда, сопоставляя почему-то при этом этот факт с судьбой выданного Москве американцами и расстрелянного большевиками ген<���ерала> П. Н. Краснова. Не вдаваясь в оценку по существу этого сопоставления , я считаю своим долгом внести поправку в статью И. К. Окулича. И. А. Бунин в Сов. Россию не ездил и, насколько мне известно , ездить не собирается, хотя попытки ‘соблазнить’ его поехать туда делались. Можно так или иначе оценивать морально-политические некоторые действия И. А. Бунина после освобождения Франции, но нельзя взваливать на человека обвинение в поступке, которого он не совершал. Глеб Струве”. Дорогая моя, как видите, “ уважаемый ” Окулич приписал мне “поступок”, связанный с расстрелом Краснова! Каково! И как уклончиво, двусмысленно “защищает” меня этот рыжий сукин сын Струве! “Не вдаваясь в оценку по существу этого сопоставления…”, “Некоторые морально-политические действия И. А. Бунина…”. Я написал Струве <���…>, что он, Глеб Струве, “низкий клеветник”, и сказал: “Почему Вы не сказали прямо, какие именно совершил я “морально-политические действия”, позорящие меня? Что я сделал, кроме напечатания нескольких рассказов в “Русских новостях” 274и поездки в посольство Богомолова, по его, Богомолова, приглашению – в связи с предполагаемым изданием моих сочинений в Москве? Ровно ничего большей А в Москву я не поехал, несмотря на то, что мне предлагали там буквально золотые горы, – обрек свою старость на нищету, истинно ужасную в мои годы! Ведь, скорее всего, Вере Николаевне придется собирать по грошам на мои похороны! И неужели всего этого не понимает Глебка Струве, бездарность, помешанная на Блоке? От всей души обнимаю Вас. Ваш Ив. Бунин».

В письме Буниной Цетлиной от 2 декабря как всегда ни слова о политике – только быт да дела общественные:

«Дорогая Марья Самойловна, начала Вам уже давно длинное письмо, но вижу, что здесь его не окончу. Допишу в Juan les Pins. <���Жуан ле Пен>Мы едем, если все будет благополучно 25 дек<���а-бря>. Спальные места взяли. Дорога будет стоить очень дорого. Но ничего не поделаешь – Ян уже чуть было не заболел, – простудился на вечере Тэффи, который прошел с большим успехом, Н<���адежда> А<���лександровна> выполнить программу не могла, отдувалась за нее Рощина-Инсарова 275. Доктор Вербов запретил ей <���Тэффи>выступать второй раз во втором отделении, а ночью пришлось прибегать к морфию. Вчера я была у нее. Она на ногах. Застала у нее <���доктора – М. У. > Беляева. Вид <���у нее – М. У. > плохой. Теперь забота о вечере Зайцева. А тут забастовки. Вчера пешком ходила к Черняку 276– он тоже не в блестящем состоянии из-за сердца – а он живет дальше Place de Ternes 277. Правда, я сделала хороший привал у Тэффи. Затем от Черняка к Жене Поллак 278. Она живет с матерью, бедной, ослепшей. У Жени вид хороший, вчера она была очень интересна. Представьте, за билет она дает 1000 фр<���анков>, а книги покупать отказалась: “Нет денег”. От них с Anatole de la Foye пошла к Place Maillo 279. Metro не ходят из-за забастовки электричества, а на автобус хвост за версту. Домой доехала на сантюре 280, было свободно. Даже пусто! Дома меня ругали в два голоса – и И<���ван> А<���лексеевич> и Л<���еонид> Ф<���едорович>. Но я рада, что обошла тот район. У меня уже собрано на Б<���ориса> К<���онстантиновича> < Зайцева > больше 5000 фр<���анков>. Но это вступление, теперь о делах. 12 книг получила – это мало. Пришлите скорее. У А. П. Струве нет ни одной, он занял у меня две. Понемногу пристраиваю и “Пятерку”. Очень прошу Вас написать Глаф<���ире> Ис<���аковне> <���Шик – М. У.> о витаминах мне. Если у Вас осталась половина того, что мне советовал врач, то пришлите четверть дозы, а если только четверть, то все. Была у Ники. Шьет теплый халат из американского одеяла, ищет шерстяные чулки. Нужны теплые туфли. Очень уж стало холодно. Она собирается на юг, а там зимой очень холодно, особенно в дни мистраля, а у нее нет теплого свитера, кроме одного черного, что очень не подходит к новому костюму. Всего одна ночная рубашка с длинными рукавами. Я к вечеру И<���вана > А<���лексеевича> из двух шляп очень старых переделала себе одну. Вышло чудо как хорошо! Пальто, благодаря милой Татьяне Сергеевне <���Конюс> превосходно и я получаю комплименты, как бывало в Москве. А я уже думала, что сдана в Архив – в прошлом, а оказалось, что дело в шляпе или la coillete fart le femme 281. Ян опять по ночам кашляет, слаб. Задыхается по вечерам, но на вечере был в форме: помолодел, похорошел и читал превосходно. Читал и стихи. Сбор был хороший. Усердно и с большим успехом работает на всех Б. С. Нилус, но кто ее клиенты покрыто тайной. На Тэффи я тоже запряглась и после Б. С. <���Нилус> пришла вторым номером, хотя мне было сейчас трудно трогать тех, кто купил <���билеты – М. У.> на И<���вана > А<���лексеевича>. Теперь на очереди Б. К. <���Зайцев>, а события такие, что можно всего ожидать: и отмены вечера, и невозможности уехать на ночь. Обнимаю и с нежностью целую. Беляев здесь и мы очень грустим, что их выставили» 282.