Марк Уральский - Бунин и евреи

Алданов, переживавший за Буниных, пишет 26 мая:

«…Господи, как Вы ошиблись, что не приехали. <���…> Не сомневаюсь, что Вы здесь не голодали бы. <���…> Меня постоянно о Вас спрашивают и не только русские, но и американские писатели.

<���…>

Будет ли четвертая книга “Нового Журнала” – я не знаю» 117.

8 июля Бунин шлет Алданову короткую записку по-французски:

«Мой дорогой друг, я прошу Вас сделать все возможное для получения визы для меня и Веры. Обнимаю Вас и Татьяну Марковну».

Через месяц, в последнем Алданову письме военного времени следует горькое признание.

8 августа:

«Наконец-то письмо от Вас, дорогой друг. Да, я очень ош<���ибся>, что не поехал. <���…> <���Вера> <���Николаевна> так худа и слаба от язвы желудка и голода, что твердит, что не доедет. Ну а здесь, что будет с нами осенью и зимою. Которые будут гораздо хуже прежних всячески , да еще при том, что я теперь ничего ниоткуда не получаю, живу тем, что распродаю последнее, и должен еще заплатить за парижскую квартиру. Которую одно время уже описали вместе с 9 чемоданами моего архива… <���…>. Нас теперь четверо <���Галина> Н<���иколаевна Кузнецова> и М<���аргарита А<���вгустовна> Степун бросили нас еще 1 ап<���реля> – нашли богатую сумасш<���едшую> старуху 118, которая их прекрасно содержит – нас четверо, еще не мало при одном моем пустом кармане. <���…> Оч<���ень> благодарю за теплые слова о моих писаниях. Рад буду, если Цвиб<���ак> издаст в своем издательстве мою книгу – надеюсь прислать уже совсем, совсем исправленную рукопись. Кнопфу 119я продал мои прежн<���ие> книги не за единовр<���еменную> сумму, а за проценты, горячо прошу М<���ихаила> О<���сиповича> <���Цетлина> поговорить с ним. <���…>».

Затем переписка между Буниными и их заокеанскими друзьями прекратилась вплоть до осени 1944 года.

Как видно из писем Буниных военного времени и воспоминаний Бахраха, несмотря на нервозно-угнетающую атмосферу продуктового дефицита, «Грасские сидельцы» отнюдь не чувствовали себя «объедающими» местный народ чужаками. Даже в нескончаемых очередях отношение к русским оставалось неизменно доброжелательным. Об этом свидетельствует хотя бы такое высказывание Веры Николаевны, режущие ухо человеку, знакомому с практикой советских очередей: «если бы у меня было больше сил, то я с удовольствием проводила бы иногда время в очередях» (sic!).

Это провансальское дружелюбие по отношению к русским, по-видимому, позволило Бахраху утверждать, что Бунин:

«В Грассе <���…> чувствовал себя совсем “дома”. Ведь в каком-то смысле он мог бы, не кривя душой, повторить крылатые слова знаменитого датского астронома: “Мое отечество там, где видны звезды”. Бунину было хорошо там, где он мог спокойно работать, совершать прогулки, иногда встречать людей, ему симпатичных. А что было на заднем плане в сущности было для него второстепенным. <���При этом он> всегда оставался вполне русским человеком со всеми его достоинствами и недостатками, со всеми его пристрастиями и отталкиваниями. Но только Россию он носил в себе и никогда не напоказ. Она выливалась в его писаниях, более чем вероятно заполняла все его мысли в течение все учащавшихся бессонных ночей. Оттого-то было не так уж существенно, где он проживал, и так случилось, что подобно Гоголю, Тургеневу, Герцену, а отчасти и Горькому лучшее из написанного им было создано заграницей» (Бахрах. С. 126).

«На рассвете 24-го <���августа> вошли в Грасс американцы. Необыкновенное утро! Свобода после стольких лет каторги!» 120

Прошли, наконец, тяжелые годы войны, те «…пять лет <���в течении которых – М. У.> сидели мы безвыездно в Грассе, в голоде, а зимой в лютом холоде, в нужде, – заработков, конечно, не было никаких (да они и теперь очень, очень слабы), – а кроме того, еще под игом оккупантов» (письмо Бунина Н. Д. Телешову от 8 декабря 1945 года 121).

Бахрах в книге «Бунин в халате» пишет, что в послевоенные годы:

«И. А. почти беспрестанно болел, то был подолгу прикован к постели затяжным гриппом, то обнаруживались еще другие, более неприятные органические недомогания. <���…>Он все трезвее чувствовал, что все кончается, все от него ускользает, что вот-вот придет час расставания с этим миром, который он ругательски ругал, но все же считал прекрасным. Раньше он исчислял время годами, теперь строил планы только на месяцы вперед и все чаще стал, в разговорах и письмах, применять толстовское “е. б. ж.” <���“если буду жив”> (Бахрах. С. 120). <���…> Болезнь Бунина, доктора, лекарства, его путешествия в “Русский дом” в нелюбимый им Жуан ле Пен 122 были основной темой, которую мы еще обсуждали, да еще Вера Николаевна то и дело негодовала, что Ивану Алексеевичу до зарезу нужен тот или другой том писем Чехова, а его все нет, как нет. Иногда у Буниных, кажется, по четвергам еще сходились гости, кое-как отпраздновали восьмидесятилетие Ивана Алексеевича» (Бахрах. С. 137).

Сразу после окончания войны переписка Алданова с Буниными восстановилась. В своем первом письме Алданову из только что освобожденной Франции от 19 декабря 1944 года Бунин пишет:

«Дорогой друг, наконец-то первые вести от Вас! Открытка от 10 окт<���ября>, телеграмма и деньги (чуть не заплакал – вышло всего меньше 5 тысяч – это сейчас гроши у нас – не посылайте больше таким способом, – если есть у Вас еще что-нибудь для меня, – лучше подождите). <���…> С нетерпением ждем от Вас длинного, подробного письма. Что напечатано из моих рассказов в журнале за все время? <���…> Издал ли мою книгу “Темные аллеи” Цвибак? Если нет, молебен отслужу! Я написал к этой книге еще немало новых рассказов, из них посылаю Вам авионом три. Известите о получении и судьбе их. Сколько раз в год выходит “Нов<���ый> журнал”? Что нового написали Вы? <���…> Очень благодарю Вас за устройство продовольственных посылок – погибаем от голода (и холода). Жили все эти годы ужасно, теперь еще хуже. Я продал почти дотла все, что мог продать, – даже из белья. (А как мы жили в других отношениях до бегства отсюда немцев, Вы теперь, конечно, уж знаете от Полонских). Здоровье мое очень ухудшилось <���…>. Сидим все еще в Грассе – в Париже уж совсем замерзнешь. А вообще куда нам придется деваться – и ума не приложишь: Вы представляете себе, конечно, что будет в Европе почти повсюду! Был слух, что Вы собираетесь вернуться в Париж – правда ли? <���…>. Теперь мы живем втроем – Марта <���Степун> и Г<���алина> Н<���иколаевна> уже 1 1Л года в Германии, Бахрах, проживший у нас 4 года, уехал недавно в Париж. С нами только Зуров <���…>. Целую Вас, Т<���атьяну> М<���арковну> и всех друзей. В<���ера> Н<���иколаевна> тоже. Она стала совсем скелет».