Марк Уральский - Бунин и евреи

14–16 января. «Дух у меня бодр. Я легко переношу продовольственные лишения. Убивает быстрое утомление – нужно много лежать. <���…> Теперь, чтобы попасть в автобус и сидеть, нужно потратить час для получения билета, а так как у меня были еще дела в городе, то я вышла во вторник за два часа. Покупки оставила в знакомом магазине. Простояла часа в очереди, была вознаграждена, получила первое место. <���…> Зашла в магазин узнать: взяты ли продукты, купленные утром. Обогрелась немного. Узнала, что Леня заходил и взял. Еще кое-что купила. В это время поднялась луна. Безлюдье. Тишина. Морозец. Очарование почти мистическое. Тихо поднималась, но все же чувствовала утомление с каждым шагом. Дома. Крик Лени: “Что с Вами, Вы – серая, на вас лица нет?!” – “Устала”… они уже обедали. Я села, похлебала супа манного, вкусного, а потом – тушеная капуста, второй раз в день. Вкусно, но думаю, мне вредно. Сразу легла. Немного першило в горле. Да так и пролежала почти весь вечерний день. Был и припадок, возможно, от капусты и усталости. Держать диету сейчас почти невозможно. Даже не всегда возможно приготовить “легюмный” суп 106. Ян и Леня волнуются, что я худею, трогательно уделяют от себя орехи, варенье… Говорят, что трудны будут следующие три месяца. Но я надеюсь на Бога. Мама во времена большевизма писала: “Бог даст день, Бог даст пищу”. Хуже там, где Борис – Вера <3айцевы>. Как они там крутятся? <���…> Алек<���сандр> Васильевич> <���Бахрах> делает вылазки в Канны и Ниццу. Есть какие-то виды на будущее. Его присутствие развлекает Ив<���ана> Ал<���ексеевича>. Он думает с ним поладить, так что мы все рады, когда он у нас. К тому же он единственный, кроме Гали, кому не опасно носить тяжелые мешки, хотя носили мы все, но когда он у нас, то он это берет на себя. Галя <���Кузнецова> и Марг<���арита> Авг<���устовна> <���Степун> переболели – грипп. Давно не ездили в Канны. Думаю, что Марг<���арита> Авг<���устовна> больна серьезно, но она перемогается, конечно, ей необходимо усиленное питание, «но где его замызить», – как говорил один мужик. Кстати, если будут давать что-нибудь 107<���…>, не забудьте и о Гале. Ведь ее положение тоже трудное».

В отличие от своей неунывающей жены сам Бунин, явно испугавшийся навалившихся на него бытовых проблем, шлет Цетлиной в начале 1941 года подряд два исполненных отчаяния просительных письма.

24 января:

«Дорогие Марья Самойловна и Михаил Осипович, надеюсь, что вы уже у Александры Николаевны. Спешу сообщить Вам, что до сих пор я из Америки не получил еще ничего и что мы находимся в положении совершенно катастрофическом – доживаем последние гроши, в полном голоде и адском холоде. Помогите через кого-нибудь ради Бога. Целуем Вас и кланяюсь А. Н. и ее мужу

Ваш Ив. Бунин.

Приписка: У Веры Николаевны все припадки и слабость от пищи св. Антония крайняя. Едим один голый кус-кус».

29 января:

«Дорогая Марья Самойловна, материальное положение наше с тех пор, как мы расстались, ухудшилось до крайности – я никогда в жизни не был в таком отчаянии, как теперь. И ниоткуда помощи. Расходы, при всем нашем страшном холоде и голоде, страшные (не говоря уже о налогах по Парижу и по Грассу, по taxe de sejour 108, по электричеству и т. д.) и при том нас 6 человек – ибо куда, куда я дену М<���арго>, Зурова, Бахраха!! Они все без гроша и все больны. Не могу писать – руки трескаются от холода. От Я. Б. Полонского узнал, что деньги для меня от А. Л. Толстой давно пришли в По, но я их не получил и не получу, верно. Почему послали через По, а не прямо? Гроши, но вот я и их теряю. Целую Вас и Михаила Осиповича, поклон Александре Николаевне. Ваш Ив. Бунин».

Следует отметить, что интимные записи за это время – в дневнике 109– выдержаны во вполне спокойных тонах, по крайней мере, «вопль отчаяния» из них не прочитывается.

Приехав в Нью-Йорк, настойчивый Алданов возобновил вопрос о переезде в Америку Буниных.

1 февраля 1941 года:

«…Но отчего же Вы всё-таки ничего не сообщаете о своих планах? Я Вам писал о Лиссабоне, о Нью-Йорк е, меня здесь все первым делом опрашивают, приезжаете ли Вы и когда, а я ничего ответить не могу! Повторяю, советовать Вам ничего не могу и не хочу. Я Соединенными Штатами доволен… Если журнал создастся, то мы хотим в первой же книге поместить начало “Темных Аллей” (и включим Вас в список “при ближайшем участии”. Можно?). Ради Бога, пошлите мне тотчас один экземпляр… Но тоже ради Бога: помните о существовании в С<���оединенных> Штатах законов! (Это относительно сюжета). <���…>Если же журнал не создастся, то плохо наше дело во всех смыслах, на своем языке нам тогда печататься негде».

Главные темы всех следующих писем – это журнал и возможный переезд Буниных в Америку.

21 марта:

«…Толстый журнал будет почти наверное. <���…> можно будет выпустить книги две. А потом будет видно. <���…> Вы должны быть в первой книге… Напишите же мне, наконец, приедете ли Вы сюда или нет. Для Вас и Веры Николаевны будут и виза и билеты, – это мне твердо сказали».

Бунина, в свою очередь, заботит мысль о собственных творениях, да о том, как выживать. 10 апреля он сообщает Алданову:

«Дорогой друг, нынче отправляется к Вам совсем готовая книга моих новых рассказов под общим названием (по первому рассказу) “Темные аллеи” (вся о любви). <���…> Посылаю ее, не надеясь, что она будет напечатана, а для сохранения для потомства – мало ли что может случиться со мной, пусть же будет один экз<���емпляр> у Вас. А если что-нибудь и где-нибудь можно будет напечатать по-русски или в переводе, буду рад, конечно. <���…> Новость у нас одна – все страшно растущая наша нищета (а нас ведь шесть человек110) – форменная погибель. Целую Вас и Т<���атьяну> М<���арковну>. Ваш Ив. Бунин.

Подарков Ваших мы так и не получили. Едим дикую репу, свеклу для скота без масла».

14 апреля:

«…Вчера писал Вам, что рукопись моей новой книги (“Темные аллеи” по первому рассказу), в которой 21 рассказ, послана Вам. Если печатать из нее, над каждым <���рассказом – М. У.>, м<���ожет> б<���ыть>, следует ставить: из книги “Темные аллеи”. Но это не обязательно. <���…> Но вот что главное: ведь Вы понимаете, что я могу быть в журнале только таком, где одна беллетристика. А то как же? Я ведь художник и больше никто. В<���ера> Н<���иколаевна> так стала худа, бела и суха, что смотреть страшно. Я тоже хорош – руки, ноги – палки… Борис <3айцев> пишет про себя: “Я стал похож на Ганди”. – Виза, билеты – хорошо, но чем же, чем буду я существовать? <���…> Все Вам обоим кланяются, я Вас обоих очень люблю и целую. <���…>».